Со схиигуменом Серафимом я впервые познакомилась заочно. Это было приблизительно в 2006 году, но вспомнила я об этом только совсем недавно. Возвращалась из Жировического монастыря в Минск. В Слониме, на автовокзале, в ожидании маршрутки в собеседниках оказался мужчина, который ехал по тому же маршруту. Мужчина впервые был в Жировичах, провел там неделю. Он был под впечатлением, ему хотелось поделиться своими размышлениями о монахах, об устройстве монастыря, о возможностях его усовершенствования, о чем он уже рассказал монахам и теперь переживал, что его предложения не были приняты. Я слушала этого человека, скорее ради приличия, периодически кивала головой и думала о своем. Я была очень уставшей, совершенно разочарованной от поездки: оставила дома тяжелобольную, лежачую маму, вырвалась на два дня, в Жировичах провела меньше суток, то, что хотела сделать, не сделала. При этом все время угнетало чувство вины перед мамины страданиями: она очень не любила, когда я уезжала и оставляла ее на кого-то. Мужчина оказался кандидатом физико-математических наук, доказывал существование Бога какими-то научными законами, чего я вообще никогда не принимала, ведь смысл веры не в доказательствах…
Но я не спорила. Мужчина держался с достоинством, никаких обсуждений не терпел, и я поняла, что мои попытки высказать иную точку зрения приведут как минимум к спору, если не к конфликту, и от этого почти выключилась из восприятия его рассказа. И вдруг он спросил меня, не была ли я в таком- то монастыре (название я в тот момент не запомнила). Я ответила «нет» и он начал рассказывать, как ездил в этот монастырь, где-то далеко, за Новогрудком, как трудно добираться туда, потому что транспорта прямого нет. Попутчик удивился, что я не знаю, что там есть такой-то старец, с даром провидения. И он подробно стал рассказывать о том, как этот старец его принимал и как много с ним беседовал о вере. Но и эта информация не вывела меня из моего углубленного состояния. В это время я уже не искала пророчеств, и понимала, что обстоятельства, в которых мы оказываемся и есть воля Божия, которую надо принять и пережить, что эти обстоятельства и есть указание Его воли. К тому же мне не нравилось, что из монахов, обладающих Божиим даром провидения, делают своего рода цыганок и гадалок, чем искажается сущность дара. И понятно, что имя старца я не запомнила, уже не было желания искать у кого-то ответов на жизненные вопросы. Помню только, что чувство обиды резануло: я женщина, и монахи от меня отмахивались, чтобы что-то выяснить приходилось довольствоваться кратчайшими ответами, и 5 минут беседы было подарком для меня (я, когда «новоначальной» была, сильно приставала к священникам и к монахам, мне так хотелось узнать все про веру и чтобы все правильно узнать; потом стала читать книги святителей и поняла, что, в принципе, даже один Феофан Затворник все может доступно объяснить), а на этого «перестройщика» веры тратили так много времени и подробно беседовали, да еще в течение недели и там и тут. Сейчас-то понимаю, что была не права.
Прошло года три. Как-то в церкви увидала объявление об экскурсии в какой-то новый монастырь, в Лавришевский, и решила съездить, тем более на один день и маму с кем-то можно оставить. Поездка была 13 декабря, на Андрея Первозванного. Зима в тот год еще не начиналась и была похожа на осень. После службы вышли во двор. И вот из сероватого тумана на фоне серебристых веток сосен выплыл старец в черной мантии и с совершенно белыми волосами до плеч и бородой. Как в детстве, когда я рассматривала картинки сказок в старых книжках. Сказали, что это игумен Лазарь. В тот раз он с нами не беседовал, благословил и ушел.
С тех пор я периодически приезжала в Лавришевский монастырь. Несколько раз попадала на его службы. Но никогда ничего не спрашивала, он был уже не очень здоров, жалко было его утомлять, тем более, что и неразрешимых проблем не было. А просто так, зачем? Слушала, что он отвечал другим людям, и всегда что-то получала из этих ответов для себя. Когда смотрела на него, просила у Бога, чтобы Он продлил дни жизни игумена Лазаря как можно дольше, чтобы как можно больше людей увидели его, увидели, как выглядит старик, ведущий чистую богоугодную жизнь.
Схиигумен Серафим умер 23 июля 2010 года. Я не приезжала, не смогла. Узнав о его кончине, плакала так, что когда пришла в себя испугалась: соседи подумают, что мама умерла, и придут с вопросами. Я решила читать акафист по схиигумену Серафиму в течение 40 дней после его кончины. Интересно, что на следующий день, утром, моя мама, ничего не знавшая о существовании этого монаха, записала (у мамы была очень хорошая память, и она часто записывала какие-то вспомнившиеся ей стихи или песни) в своем дневнике строчки которые меня поразили: «Старца великого тень чую бессмертной душой». Это строчки из А.С. Пушкина «На перевод Илиады», только там не бессмертной, а смущенной душой. Я не спрашивала ее, почему она вспомнила эти стихи, она все равно не смогла бы объяснить. Странно, но ведь в мире нет ничего случайного…
В тот год лето стояло жаркое. Мама и сестра отпустили меня отдохнуть на неделю, на дачу. Там шел ремонт, рабочие вынули рамы и уехали, а мне надо было покрасить эти рамы. Вечером 14 августа я вышла на крыльцо и увидела над лесом огромную луну темно красного цвета. Это предвещало ненастье. 15 августа днем приехала сестра. Мы собирались вместе навесить рамы, и я должна была уехать домой, в Минск. Одну раму (половину) мы навесили без проблем. Оставалась вторая половина. Навешивать ее было очень неудобно. В этом месте под окном обрыв, встать, чтобы поддержать раму снизу не на что. Ее можно было держать только на вытянутых руках, стоя над обрывом в 2 метра, внизу цементный фундамент, бортик. Опасно, если упадешь. Сестра стояла на этом обрыве и держала раму, а я должна была изнутри комнаты одеть шпингалеты (я не знаю, как они правильно называются) рамы на петли. У меня не получалось, я могла сопоставить шпингалеты и петли, но нужен был еще кто-то третий, кто ударил бы по ним, чтобы они вошли. Пробовали несколько раз, устали. Решили поменяться местами. Ничего не получилось. Время приближалось к пяти часам вечера. Надо было обязательно уезжать: мама в Минске одна, ее надо кормить. В это время на горизонте показалась темная туча, ветер усиливался. Стало понятно, что приближается ливень и оставить окно не закрытым нельзя. Я побежала по соседям, найти кого-нибудь из мужчин, но, как специально, только старушки с внуками, взрослых нет. Решили не тратить зря время, попробовать еще. Ничего не получалось. Состояние полной беспомощности, отчаяния. И тут я решилась впервые обратиться к схиигумену Серафиму. Мысленно прошу его: «Помоги, вставь раму, мы бабы не сможем». Сестра кричит на меня: «Иди на станцию, не успеешь на поезд, следующий не скоро». Я уперлась, давай еще раз. Еще одна попытка, наставила шпингалеты на петли и думаю, что же дальше делать, как ухитрится, ведь сами собой они не одеваются. И тут с такой силой, как будто удар сверху, как будто кто-то резко надавил сверху и вниз раму потянул, и все шпингалеты в петли надеты. Мне даже страшно стало. Сестра ничего не поняла, думала, что я только немножко их зацепила, прибежала в дом, взяла молоток, чтобы надежнее вбить, а ничего вбивать не надо, все и так до конца вбито, очень надежно.
Переодеваюсь, бегу на станцию, надо мною висит черная туча, ветер шумит. То шагом, то бегом добралась за полчаса до станции, только купила билет и в поезд уже под первыми редкими каплями впрыгнула. Через 5 минут по стеклу застучал дождь. Через 10 минут все утихло. До Минска доехала, дождя уже невидно. Подумала ну и ничего, что луна красная была, дождь не такой уж страшный. В Минске выхожу на площадь Независимости и не могу понять, что такое на ней разноцветное набросано, почему прилавки лежат. А люди говорят, что здесь совсем недавно налетел такой ветер, все раскидал, порвал, продавцы удержать не могли, и ливень мощный вслед за ветром. Потому и разбежались все.
Вечером сестра звонит – был сильней ветер и дождь, на даче свет отключили, наверное, повреждение линии. А на следующий день оказалось, на территории дачных участков во время ветра сломался клен (я под ним проходила в тот вечер) и упал на столб электролинии, столб сломался, как спичка. По всей Беларуси такие же проблемы были. До ремонта столба наша очередь дошла только через две недели. Получается, что схиигумен Серафим не только раму помог вставить, но и своими молитвами меня еще и от такой непогоды уберег.
Через год приезжаю в монастырь, иду на могилу старца, смотрю на дату его рождения – 19. 01. 1927 – и удивляюсь: ведь в этот день родилась и моя мама. Мама пережила его почти на два года.
Я теперь, когда приезжаю в монастырь, обязательно на могилу к схиигумену Серафиму иду. Смотрю на эту дату рождения и думаю: вот, родились в один и тот же день мальчик, названный Иваном, и девочка Анастасия. Один стал представителем духовенства, другая – мирской. И жизни у них такие разные и смерти разные. И с мамой я так много раз про жизнь говорила, а с ним никогда. Мама обладала энциклопедическими знаниями, но когда она оказывалась на своей информационной волне, мне становилось с ней скучно. А схиигумен Серафим говорил о простых, жизненных ситуациях, но так, что они обретали смысл, и на душе было хорошо. Меня часто люди спрашивают, была ли я его духовной дочерью. Отвечаю «нет», я ведь с ним, в его земной жизни, ни разу, ни словом не обмолвилась. Только после его кончины и решилась. Но теперь он мне, почему-то, немножко – мама.
Помяни, Господи, яко Благ, рабы Твоя,
и елика в житии согрешиша, прости:
никтоже бо безгрешен, токмо Ты,
могий и преставленным дати покой.