Рассадин С.Е. Древнерусские Евфросинии: монахиня-княжна и княгиня-монахиня

Упоминание о древнерусском монашестве, по-видимому, само по себе подразумевает княжну-монахиню XII в. Евфросинью Полоцкую, очень популярную в современной Беларуси. Что в её наследии на самом деле доминирует? Значение религиозно-культурное, или же, наоборот, политическое? И, если не она, то кто именно может претендовать на значение в области политики, сопоставимое с Войшелковым: может быть, популярная в украинской истории «великая княгиня Романова», лично княжившая также и в Берестье?

Современной белорусской националистической историографией этой древнерусской святой приписывается также, – если не прежде всего, – некая политическая роль, и даже с акцентом на её, якобы, борьбе за независимость. Так, у В.А. Орлова читаем, буквально, следующее: «Укрыўшыся за манастырскімі сценамі, асветніца была своеасаблівым сцягам змагання палачан за незалежнасць. Цяжка меркаваць, ці брала Еўфрасіння непасрэдны ўдзел у вечавых сходах, але яе ўздзеянне на веча было вельмі значным. Праз яго ігумення уплывала не толькі на запрашэнне ўПолацк князёў, але і на прызначэнне епіскапаў, бо веча павінна было ухваліць прапанаваную кіеўскім мітрапалітам кандыдатуру. Думаецца, менавіта са згоды Еўфрасінні, а можа, і за яе наказам у 1132 годзе жыхары Полацка выгналі прысланага з Кіева Святаполка Мсціславіча і абвясцілі сваім князем Васільку Святаславіча з дынастыі Рагвалодавічаў, які таемна вярнуўся з Візантыі або нейкім чынам здолеў пазбегнуць высылкі…», и т. п., вплоть предположения о соучастии её в 1159 г. в довольно низкой интриге с целью низложения Ростислава Глебовича и заменой его на полоцком «столе» Рогволодом Борисовичем: «Аўтарытэт, што мела тады князёўна-ігумення, дазваляе прылічыць яе да магчымых аўтараў ліста князю Рагвалоду-Васілю» [С. 66–67][1]. Между прочим, приведённая В.А. Орловым выдержка из этого, якобы, письма, – «княже нашь! Съгрѣшили есмь к Богу и кто бѣ», и т.д., – взятая им непосредственно из Ипатьевской летописи, в которой, однако, при этом ясно сказано, что полоцкие заговорщики тогда «послашася в тайнѣ к Рогъволоду Борисовичю Дрьютьску, рекоче ему». Известно, что «рекоче», древнеруское действительное причастие настоящего времени, переводится именно как «говоря». Впрочем, та же летопись авторов данного, несомненно, устного, обращения квалифицирует как простых клятвопреступников: «приступиша хрестное цѣлование» [С. 339–340][2]. Итак, в отличие от В.А. Орлова, нам представляется совершенно невозможным предполагать какое бы то ни было соучастие преподобной Евфросинии в сговоре этих явно безнравственных субъектов, планировавших далее, в Петров день, заманить («звати лестию») Ростислава Глебовича на братчыну у полоцкой церкви Святой Богородицы, чтобы «ту имуть ù», – то есть, схватить его.

Попытаемся определить происхождение подобного ошибочного представления. В более ранней националистической же историографии какие-либо упоминания о политической роли преподобной Евфросинии Полоцкой, по-видимому, отсутствуют. К примеру, М.О. Шкелёнком подчёркивалась её деятельность совсем в иной области: «Hetkija kultumyja typy, jak Rahneda, Pradsłva-Afrasińnia, Usiesłaŭ Čaradziej, Raścisłaŭ Smalenski vielmi redkijai ŭ ahulna-eŭropejskim maštabie» [С.17][3]. Правда, Н.И. Ермолович даже превратил её, походя, в некую политическую беженку. Полоцкую княжескую династию одно за другим постигли две катастрофы, случившиеся, согласно уточнённой хронологии, в 1127/8 и 1129/30 гг.. Спервасын и преемник Владимира Мономаха, великий князь киевский Мстислав, пошёл на Полоцк во главе сверхмощной коалиции. «По количеству участвующих войск, – подчёркивал, между прочим, Л.В. Алексеев, – это был бес­прецедентный поход в истории Полоцкой земли домонгольского времени» [C. 13][4]. По-видимому, целью тогда было не приведение в покорность проштрафившегося вассала, как, к примеру, у Мономахова похода 1116/7 г. на Глеба Минского, а, собственно, аннексия всей Полоцкой земли. Реализацию этой своей цели Мстислав Владимирович, впрочем, несколько отсрочил. Два года спустя, он использует в качестве предлога отказ полоцких князей от участия в походе на половцев, для борьбы с которыми, согласно А.В. Рукавишникову, у них просто-напросто отсутствовал стимул: слишком далеко находился лесной Полоцк от степных рубежей. «Если против половцев-язычников шла война на уничтожение, то в сражениях с православными полоцкими князьями – Рюриковичами потомков Мудрого интересовал захват территории», – пишет исследователь [С. 109][5]. Правнук Ярослава Мудрого Мстислав Великий, объявив их «Рогволодовичами», – собственно, квази-Рюриковичами, – захватил их владения, а самих отправил морем в Константинополь, к византийскому императору Алексею I Комнину. Воскресенская летопись об этом сообщает следующее: «Того же лѣта поточи Мьстиславъ князи ІІолотцкіе Царюграду, и со женами и съ дѣтми ...пославъ по Кривскіе князи, по Давыда, и по Ростислава, и Святослава, и по Рогволодича два, по Василія и по Ивана, и въсаждавъ ихъ въ лодіи поточи ихъ ко Царюграду, за ослушаніе ихъ, и по городомь ихъ посажа мужи своя» [С. 28–29][6]. Между прочим, каждое из этих плавсредств, согласно С.Г. Кашляку, могло принять на борт до сорока человек. По-видимому, кроме экипажа и самих князей с их семьями, среди пассажиров был также обслуживающий персонал, так как, по византийскому протоколу, в русских посольствах допускалось по двое слуг на каждого знатного. По мнению исследователя, вряд ли эта норма была сильно изменена и в данном случае с «почётной ссылкой» [][7]. Вопреки данному летописному известию, предполагалось, что общей участи тогда почему-то избежали Святославовы дети. М.И. Ермолович, гадая, как имено это удалось Васильку Святославичу, написал:«ясна, што ён разам з сястрой Прадславай (Ефрасiнняй Полацкай) унiк высылкii быў дзесцi блiзка, верагодней за ўсё ў Лiтве»[С. 189–190][8]. Последняя центром соответствующей политической эмиграции тогда, в первой половине XII в., явно ещё не была, тогда как с Васильковым уклонением от эмиграции в Византию, наоборот, далеко не всё так ясно. Во всяком случае, тот же Н.М. Карамзин и его назвал среди тех, кого выслал тогда Мстислав Великий, который «отправил всех Князей Полоцких в ссылку за то, как сказано в некоторых летописях, что они не хотели действовать вместе с ним против врагов нашего Отечества, Половцев. Всеславичи Давид, Ростислав, Святослав, и племянники их Василько, Иоанн, сыновья Рогволодовы*, с жёнами и детьми были на трёх ладиях отвезены в Константинополь» [С. 175][9]. И после него, уже в начале следующего столетия, Х.М. Лопарёв, имея в виду события 1129 г., писал: «Около того же времени были привезены в Царьград полоцкие князья, сосланные сюда Мстиславом: Бо­рис-Давид с сыном Рогволодом-Василием, Рогволод с сыновьями: Васильком и Иваном, Ростислав и Святослав-Георгий с детьми: Васильком, Вячеславом, Давидом, Евпраксиею и Предславою-Евфросиниею» [С. 434][10]. Н.И. Ермоловичем никаких аргументов против этого, закрепившегося в исторической науке, мнения, по крайней мере, не приводится.

Рис. 1. Печать Евфросинии Галицкой

Как политический деятель наша преподобная предстаёт перед нами на страницах гендерной истории. В частности, согласно Н.Л. Пушкарёвой, «по мнению В.JI. Янина, Евфросинья и по принятии схимы значительное время сохраняла всю полноту светской власти», так как «при раскопках Полоцка и древнего Кукейноса… были найдены три личные княжеские женские печати», притом на одной – якобы, собственное «её погрудное изображение», и т.д. [С. 36][11]. Однако, согласно В.Л. Янину, на левой стороне имеющейся в виду печати была изображена не сама полоцкая княжна, а, конечно же, её небесная покровительница, – Святая Евфросиния (Рис. 1). Им же обстоятельства и место находки данной печати всегда указывалось вполне определённо: Ю. Шерсневым во время рыбной ловли летом 1968 г., на отмели реки Волхов в Новгороде, а вовсе не где бы то ни было в Полоцке. И, наконец, применительно к отправлению властных функций, вопреки Н.Л. Пушкарёвой, упоминается, очевидно, не сама Евфросиния, а, скорее, её мать. Она, в отличие от дочери, так сказать, вечной княжны, обладала статусом княгини, о которой, собственно, речь у В.Л. Янина и идёт: «Полоцкая княгиня не сидит в жен­ской половине княжеского дворца и даже в монастыре ей нет покоя, она сносится с от­далёнными землями и правит Полоцком» [С. 17, 19; C. 234][12].

«Полоцкий матриархат», как таковой, в принципе был решительно опротестован таким авторитетным специалистом, как Л.В. Алексеев. «Подобных случаев, – писал он, – русская история не знает, больше того: южнорусские кня­зья никогда бы этого не допустили! Они немедленно кинулись бы на захват Полоцка, так как во главе войска стоял бы не князь (судя по летописи, войска при военных действиях подчинялись только и всегда воеводе-князю!). … Нам остаётся заключить, что занимаясь этой проблемой, В.Л. Янин упустил, что Василько упоминается в летописях как полоцкий князь не только в 1132 г., но и в 1138 г., когда он встречает нов­городского изгоя Всеволода, едущего в Псков. В 1139 г. несомненно он помогает борьбе Мономаховичей с Ольговичами (чего не могло бы быть при «матриархате», а в 1143 г., по возвращении полоцких княжичей (они получали полоцкие столы), он выдаёт свою дочь Васильковну за сына Всеволода Ольговича. … Где же здесь место для «полоцкого матриархата»?!» [ , С. 58–59][13].

Позиция сторонников последнего осложняется, по-видимому, также и тем, что, по крайней мере, часть этого периода, датируемого ими 1130–50-ми гг., могла приходиться на Предславино детство, прошедшее, возможно, вне Полоцка и вообще Руси. Ведь, согласно В.Л. Войтовичу, она была дочерью самого младшего из полоцких Всеславичей, умершего в заграничной ссылке Ростислава-Георгия, и «народилася до 1130 р. чи, може у вигнанні у Візантії і там прийняла чернецтво під іменем Єфросінії» [][14]. Это монашеское имя было выбрано ею, согласно Л.В. Алексееву, в честь Евфросинии Александрийской. Эмалевое изображение этой популярной в Византии святой  V в. н. э. было помещено на одной из пластин лицевой стороны знаменитого напрестольного шестиконечного креста, изготовленного Лазарем Богшей в 1161 г. К 1896 г., судя по сделанным тогда фотоснимкам, от этого изображения, сожалению, оставались лишь несколько междуэмалевых перегородок [С. 229, Рис. 4: 11][15] (Рис. 2).

Рис.  2. Крест Евфросинии Полоцкой, по публикации иеромонаха Сергия, 1864 г.

Между прочим, исходя из предположения, что малой родиной Евфросинии Полоцкой была именно Византия, можно несколько иначе, чем предлагается И.А. Чудиновой, объяснить, почему в глубокой старости она отправляется в Константинополь, а затем, для того чтобы умереть и быть там погребённой, – в Ие­русалим» [ , С. 177–178]»[16]. Возможно, дело было не сталько в её личном тяготении  «к Византии и Константинополю, мыслимому столицей вселенского православия», а в простой человеческой ностальгии по стране далёкого детства.

Сторонники политической роли преподобной, естественно, по-прежнему исходят из  более ранней даты её рождения, что позволяет полагать достижение ею совершенолетия на момент упомянутой высылки. «Наиболее вероятно, что появление Предславы на свет произошло в период с 1106 по 1109 г.», – утверждает, например, Л.Е. Морозова.  Однако доверие к её хронологии подрывает, по-видимому, другое утверждение насчёт той же самой персоны: «Есть её имя и в Никоновской летописи, под 1071 г.  [ , С. 365, 367][17]. На самом деле в данной летописи её имя упоминается  под 1563 г., в описании полоцкого похода Ивана Грозного, в следующем контексте: «Когда же боголю­безный царь и великій князь мысля итти на отступниковъ крестіянскія веры на безбожную Литву, бѣ же тогда въ его царской казнѣ крестъ Полотцкій, украшенъ златомъ и каменiемъ драгимъ, написано же на крестѣ: «здѣланъ ciйкрестъ въ Полотцску повелѣнiемъ княжны Еѳросинiи и поставленъ во церкви всемилостиваго Спаса, да не износитъ его ис тоѣ церкви никтоже; егда же кто его изъ церкви изнесетъ, да пріиметъ съ темъ судъ въ день судный» [ , С. 347][18].С другой стороны, общеизвестна, в частности, констатация, принадлежащая В.Б. Перхавко: «…Полоцкая летопись не сохранилась, а в других древнерусских летописных сводах нет ни одного упоминания о преподобной…» [ , С. 31–37][19]. При этом предположение Л.Е. Морозовой о некой Евфросиньиной политической роли в 1240-е гг. явно представляет собой реплику одного высказывания того же самого автора. «По мнению В.Б. Перхавко, – пишет она, –на участие Евфросинии в княжеских ссорах указывают следующие строки в посвящённом ей каноне…» [С. 384–385][20]. Но в свою очередь и В.Б. Перхавко, как следует из цитировавшейся выше его работы, основывается здесь на специальной публикации Н.С. Серёгиной. А ей удалось обнаружить и атрибутировать древнейший список канона из певческого цикла о Евфросинии Полоцкой, датирующийся концом ХII в. В каноне, – подчёркивает она особо, – содержится историческая информация: «Князем сродником друг на друга дерзающее подъяти мечъ возбранила еси, яко оружие обоюдоостро словесем божиим устрашающем» [С. 52–53][21]. Действительно, создаётся впечатление, что канон, созданный, в общем, вскоре после кончины преподобной, отразил таким образом какие-то реальные эпизоды междоусобной борьбы. Однако не будем упускать из виду, что прекращение усобиц – одна из главных функций древнерусского святого святого княжеского происхождения, например, Бориса и Глеба. Её и запечатлели посвящённые им певческие каноны. Вот что пишет об этих произведениях Б.Н. Флоря: «Первыми памятниками древнерусской гимнографии стали «службы» Борису и Глебу, в которых святые прославляются не только как мученики, но и как чудесные защитники, покровители Русской земли, ограждающие её своим чудесным вмешательством от внешних врагов и княжеских усобиц» [С. 176][22]. В этой связи, конечно, безусловный интерес представляет вывод Е.М. Вороновой о значительном влиянии на Житие нашей преподобной агиографического Борисоглебского цикла. «По-видимому, – считает она, – здесь надо говорить о том, что комплекс Сказания Борису и Глебу и служба им был повторен для комплекса Житие Евфросинии Полоцкой и служба ей» [C. 13–14][23]. Таким образом, древнерусский евфросиньевский канон нельзя рассматривать в качестве свидетельства прямого участия преподобной в тогдашних междукняжеских «разборках»: скорее речь должна идти, в данном случае, об отражении в этом произведении морально-этической позиции игуменьи Евфросинии. По-видимому, ещё чётче эта позиция зафиксирована в её Житии. Считается, что первая редакция этого памятника древнерусской литературы была создана также в позднедомонгольское время (согласно А.В. Назаренко – «вскоре после преставления святой») – то есть, примерно тогда же, что и соответствующий певческий канон [ , С. 147; С. 633][24]. При этом, согласно Е.М. Вороновой, «Житие Евфросинии является литературным памятником, сохранившим исторические реалии Полоцкого княжества второй половины XII века» [С. 5][25].

Обратим внимание, что в нём, оказывается, речь идёт отнюдь не об одних только политических, а о конфликтах вообще, вплоть до бытовых: «Тако бо бяше дан дар сей блаженной Еуфросинии от Бога, аще кто яе въпрошаше о коей вещи, она ему разрешаше, чему быти, и кто ея послушаше, той добро получаше, не бо хотяше видети кого которающася: ни князя со князем, ни болярина з болярином, ни от простых кого со своим другом, но всех хотяше имети, яко едину душу» [С. 177][26]. Кстати, архиепископом Антонием (Мельниковым), процитировавшим в своё время эти же строки, акцент на политическом аспекте вовсе не делался, в отличие от В.Б. Перхавко, и др. [ , С. 12][27]. Впрочем, Л.Е. Морозовой, в отличие от Н.Л.Пушкарёвой, вышеупомянутые находки «евфросиньевских» печатей рассматриваются отнюдь не в качестве некоего подтверждения «полоцкого матриархата», а как свидетельство того, что полоцкая княжна-игуменья «была вынуждена участвовать в торговых операциях с новгородскими купцами» [C. 384][28].

Наконец, здесь, по-видимому, заслуживает рассмотрения ещё один вопрос,  обоснованно представляющийся спорным. Обратим внимание на следующий эпизод знаменитого иерусалимского паломничества преподобной Евфросинии, согласно её Житию: «И тако пришедшее въ страны, и срѣте ю царь, идый наУгры, съ великого честiю, посла ю в Царьградъ», – сказано в Житии преподобной Евфросинии [С. 178][29]. Этот «царь», то есть, император Мануил I Комнин, по-видимому, дал ей тогда воинское сопровождение до самого Константинополя, считал Л.В. Алексеев. Он же полагал, что данная встреча должна была произойти где-то в 1163–1164 гг., поскольку именно так и датируются Мануиловы походы на венгров.  «Император, – полагал он также, – принял полоцкую игуменью, давно знакомую ему заочно, родственницу… со всем радушием» [C. 59–60][30]. Впрочем, согласно А.В. Назаренко,  византийско-венгерская война, начавшаяся в 1150 г., закончилась миром в 1167 г. [С. 633][31]. Как раз именно этим годом предлагает датировать Евфросиньино путешествие В.Б. Перхавко [С. 31– 37][32]. Таким образом, её встреча с Мануилом могла произойти и несколькими годами позднее, но это, в данном случае, дела вовсе не меняет.

Евфросиньиным родичем считает его и В.А. Орлов, у которого находим, буквально, следующее: «яе сваяк візантыйскі кесар Мануіл». Впрочем, степень их родства можно было бы и уточнить, так как по В.А. Орлову выходит, что этот византийский император, якобы, приходился нашей полоцкой игуменье не иначе как двоюродным племянником по линии своей матери. В самом деле, ведь у него также можно найти: ««Візантыйскі імператар Аляксей Комнін… пабраўся шлюбам з Усяслававай дачкою. Сваяцтва полацкай дынасгыі Рагвалодавічаў з домам Комнінаў мела далёкія палітычныя і культурныя вынікі» [C. 19]. Надо полагать, что под последним здесь имеются в виду также и контакты Евфросиньи с Мануилом, ведь, как это хорошо известно, первая доводилась внучкой Всеславу Брячеславичу Полоцкому, а второй являлся родным внуком Алексея I Комнина. Однако у последнего просто-напросто никогда не было, да и быть не могло, некой жены, «дзякуючы якой у жылах у візантыйскіх імператараў бегла крывіцкая кроў» [C. 19, 36][33].

Во-первых, весьма вероятно отсутствии такой «крывi» как у мужских, так и у женских потомков самого Всеслава Брячеславича. Абсолютно неизвестно, кто были его супруга (или супруги)*, а также мать и бабка по отцу, приходившемуся, как известно, родным внуком Владимиру Святославичу, «крывіцкае» происхождение которого, разумеется, исключено. Мы не знаем не только происхождения, но даже имён этих полоцких княгинь. Из Всеславовых  предков по женской линии известна лишь летописная Рогнѣдь. Согласно А.В. Суперанской, это – древнерусская транскрипция скандинавского имени Рагинхильд (Ragnhilđ), образованного из древнегерманских основ ragin («совет») + hild («битва») [C. 186][34].  Согласно Ю.В. Коновалову, оно, как и скандинавский оригинал имени Рогъволодъ, –Рёгнвальд (Röngvalđr), – регулярно встречались в норвежских знатных семьях. Летописный Рогволод, захват которым Полоцка произошёл, по его мнению, не ранее 944 г., отождествляется Ю.В. Коноваловым с Регнвальдом Достославным, конунгом области Вестфольд в юго-восточной Норвегии, о котором упоминает  знаменитый скальд Снорри Стурлусон в своём «Круге земном» [С.42–59][35]. В свою очередь, Г. Новициан считает, что захванчиком этого древнерусского города был Рагнфрод (Ragnfrøđ), сын короля Норвегии Эрика Кровавой Секиры, подчёркивая, что, в любом случае, скандинавское происхождение летописного Рогволода остаётся фактом [С. 137–142][36].

Согласно А.Ф. Литвиной и Ф.Б. Успенскому, в знаменитом летописном эпизоде неудачного Владимирова сватовства («не хочю розути робичича, но Ярополка хочю») первая полоцкая княжна Рогнеда повела себя как и положено дочери скандинавского мигранта в первом поколении, которая «естественным образом мыслит правовыми категориями, актуальными для её прежней родины». Дело в том, что тогда в их родной Скандинавии существовал закон, отказывавший в наследовании родового имущества собственного отца по рождённому от него рабыней, «служанкой», –  þý или ambátt. А именно ею и была, как известно, мать Владимира ключница Малуша. «Рогнеда, – считают исследователи, – действует вполне в духе традиций своей родины…» [С. 299 –301][37]. Таким образом, обладательницей предполагаемой В.А. Орловым «крывi» она наверняка не была. Кстати, весьма примечательно, что некие наследственные скандинавские черты были однажды подмечены у самой Евфросинии Полоцкой.  «Её житие, написанное гораздо позже, в XV–XVI веке, богато биографическими подробностями, которые позволяют думать, что автор имел перед глазами более древний источник, – считал также и иеромонах Иоанн (Кологривов). – И эти биографические черты как раз указывают на её норманское происхождение. Она представляется женщиной, наделённой мужскою волей, образованной, очень активной» [С. 250][38].

Во-вторых, обладательницей некой «крывiцкай крывi» заведомо не могла быть Ирина Дукина (Ειρήνη Δούκαινα; 1066–1123 или 1133), единственная законная жена Алексея I Комнина, мать девятерых его детей. Их брак, заключённый в конце 1077 или в начале 1078 г., немало способствовал Алексеевой карьере, так как невеста приходилась двоюродной племянницей царствовавшему тогда в Византии Михаилу VII Дуке. «В то время, – писал Ф.И. Успенский, – Комнины занимали уже весьма почетное место, и царствующая семья Дук испытывала та­кое затруднительное положение, что пошла навстречу Комнинам и искала вступить с ними в родственную связь. Тогда именно внучка кесаря Иоанна Дуки, дочь Андроника Ирина, была сосватана за Алексея. Этим браком соеди­нялись две наиболее аристократические семьи империи и определялись на ближайшее время политические судьбы государства» [С. 43][39]. Этому мнению выдающегося византиниста конца XIX – начала ХХ вв. можно предпочесть принадлежащее В.А. Орлову, но Дукинино византийское, а отнюдь не полоцкое, происхождение засвидетельствовано её собственным зятем Никифором Вриеннием, оставившим свои «Ιστοριών Βιβλία». Что царственная тёща была не иностранкой, а соотечественницей знатного происхождения, и какого именно, он, конечно, знал наверняка, потому и записал, к примеру, что тесть взял «себе подругу жизни из рода Дук», что последняя является именно их «благородным плодом»[С. 9–10][40].

Происхождение этой, одной из многочисленных ошибок белорусской националистической историографии, в общем, понятно. Ложное представление В.А. Орлова может быть производным от мнения Л.В. Алексеева, но Алексей I Комнин при этом оказался элементарно перепутанным с одним из своих сыновей-царевичей. Итак, в оригинале у Л.В. Алексеева значится: «…Однако мы знаем, что в 1106 г. дочь Всеслава выдавалась замуж за сына византийского императора. Возраст же её вряд ли превышал 15–16 лет. Ясно, что она была дочерью полоцкого князя от второго брака. Столь почетное бракосочетание с полоцкой княжной не могло быть случайностью. Мы вправе думать, что мать будущей жены сына византийского императора сама была не простых кровей. Полоцкий князь был в оппозиции к киевским. Видимо, это было оценено при ви­зантийском императорском дворе, результатом чего были прямые контакты Всеслава с Константи­нополем, помогавшим ему в строительстве Софий­ского собора в Полоцке. Так, нам кажется, следует объяснять прямые контакты Полоцка с Царьградом, которые происходили не только при Всеславе в XI в., но и при его потомках» [C. 7–8][41] . Датировка этого предполагаемого брака, а именно 1106-м годом, впервые появляется, видимо, у Х.М. Лопарёва. Обратим, однако, внимание: у него мы находим только констатацию: «Дочь Всеслава Брячиславича за сыном имп. Алексея Комнина (1106 г.)». В подтверждение на какие бы то ни было источники Х.М. Лопарёв, как, между прочим, и Л.В. Алексеев, при этом не ссылался [С. 419][42]. Впрочем, таких ссылок нет, наверное, ни у кого из сторонников предполагаемого византийского брака некой безымянной Всеславны. Так, например, у В.А. Машина мы находим дословное, во многом, воспроизведение соответствующего пассажа Х.М. Лопарёва [C. 332][43]. А.В. Майоров, утверждая, что, будто бы, «Есть основания полагать, что тётка Евфросинии, дочь полоцкого князя Всеслава Брячеславича, в 1106 г. была выдана замуж за одного из сыновей императора Алексея I Комнина (1081–1118 г.)», вынужден был просто сослаться на всех названных выше авторов [С. 100][44]. К ним можно было бы добавить ещё и М.П. Погодина, если бы не одно обстоятельство. Ведь у него про преподобную Евфросинию сказано, буквально, следующее: «сестра её была замужем за сыном императора Алексея Комнина» [ С. 650][45]. Итак, загадочная Всеславна у М.П. Погодина как-то превратилась из её же тётки в Евфросиньину сестру. Есть мнение, что этот историографический персонаж обязан своим появлением на свет Божий Н.М. Карамзину[46]. Действительно, в его генеалогических таблицах самый младший из Всеславовых потомков обозначен следующим образом: «Дочь (за сыномъ Императора Греческ. Алексiя). 1104.» [Роспись VII][47]. Как и во всех прочих подобных случаях, у Н.М. Карамзина нет никаких ссылок на какие-либо источники. Представляется вполне вероятным предположение, что в его таблицах дочь Всеслава спутана с совсем другой княжной, которая действительно была выдана замуж в Византию. В отличие от предполагаемого для некой Всеславны, её брак засвидетельствован документально. В Лаврентьевской летописи значится: «Въ лѣто 6612. Ведена дщи Володарева за царевичь за Олексиничь, Царюгороду, мѣсяца іулія въ 20» [С. 119][48]. Согласно Н.Г. Бережкову, в этой летописи статьи под 6604–6618 гг. – мартовские. При этом 6612 г. от сотворения мира, июль, соответствует 1104-му от Рождества Христова [C. 8, 15–16][49]. Но это как раз тот же год, которым у Н.М. Карамзина обозначен брак, якобы, Всеславны. По-видимому, она ошибочно появилась у него вместо дочери Володаря Ростиславича, княжившего в летописном городе Перемышль, ныне польский Przemyśl. В.Л. Войтович наеё отметил: «Iрина Володарiвна. 20.07.1104 р. була видана за Ісаака Комнена, сина візантійського імператора Олексія І Комнена» [С. 5][50].

Таким образом, можно сделать вывод, что Всеслав Полоцкий женат, вторым браком, возможно, никогда и не был, а полоцкие князья, вероятно, династических связей с Византией, вероятно, вообще не имели. Но это повышает значение преподобной, показывает её истинный религиозно-культурный авторитет, достигавший международного уровня отнюдь не благодаря родственным связям. 

Л.В. Алексеевым для Евфросиньина Жития отмечалось «обилие многочисленных деталей, нигде не расходящихся с тем, что рассказывается в летописях, точное указание имён» [С. 52][51]. Византийское родовое имя Χρυσοβέργης означает, по-гречески, «золотая цепь»; Лука Хрисоверг был вселенским патриархом в 1157–1169 (1170?) гг. «И посла, – говорится в  Житии Евфросинии Полоцкой, – слугу своего Михаила въ Царьградъ къ цареви, нарицаемому именемъ Мануилу, и къ патрiарху Луцѣ съ дары многоцѣнными, просящее отъ него иконы святыя Богородицы, еже бѣ евангелистѣ Лука написа еще при животѣсвятыя Богородицы, и постави едину во Iерусалимѣ, а другую въ Царѣградѣ, а третью вѣЕфесѣ; она же с прилежанiемъ прошаше Ефескiя иконы святыя Богородицы. Видѣвъже царь любовь ея, и посла в Ефесъ семьсотъ оружникъ своихъ, и шедшее, принесоша икону святыя Богородицы в Царьградъ. Патрiархъ  же Лука, собра епископы и соборъ весь во святую Софiю, и благословивъ, дасть ю слузѣ преподобныя Евфроcинiи» [С. 176–177][52]. Разумеется, речь здесь идёт, конечно, не об оригинале, написанном, согласно преданию, евангелистом Лукой. Согласно О.Е. Этингоф, выбор имени для посланной в Полоцк иконы произошёл под влиянием следующего события. В конце царствования Мануила I Комнина в Константинополь из Эфеса был перенесён камень, на который возложили тело Спасителя после снятия с креста. Вместе с ним могли отправить и список с Эфесского образа Богоматери (вероятно, в свою очередь, тоже списка, –  с «Богоматери Одигитрии») [С. 20][53]. Видимо, этот Хрисовергов подарок вызвал довольно большой резонанс на Руси. Может быть, его эхо – в до сих пор встречающимся утверждении, что это будто бы именно он «около 1131 г.» прислал в дар великому князю киевскому Юрию Долгорукому наиболее почитаемую русскую икону, – Владимирской Божьей Матери [C. 140][54]. Но ведь Юрий Долгорукий сделался великий князем киевским только в 1149 г., а патриаршество Луки Хрисоверга началось, как уже указывалось, лишь с 1157 г. Согласно Л.А. Щенниковой, эта, а также икона Пирогощия Божьей Матери, были в 1330 г. доставлены в дар великому киевскому князю Мстиславу Изяславичу [С. 8–38][55]. По-видимому, дело здесь в том, что, сделавшись вселенским патриархом, Лука Хрисоверг активно вмешивался в дела русской церкви, также находившейся под его юрисдикцией. Так, он отказал в его просьбе самому великому князю владимирскому учредить в его стольном городе отдельную митрополичью кафедру, что следует из сохранившейся «Грамоты великого патриарха Луки ко князю Ондрѣю Ростовскому Боголюбскому», датируемой 1160 или 1168 г.  Согласно М.В. Бибикову, Византия упорно стремилась усилить свой контроль над русской церковью, и оказывать, через духовную сферу,политическое влияние на русских князей» [С. 110 –112][56]. В контексте этой политики следует, по-видимому, рассматривать также акт дарения априорно высокостатусной византийской иконы, отправленной Лукой Хрисовергом в Полоцк, такой же от Константинополя отдалённый, как и Владимир. Можно допустить, что в определённый момент его венгерского похода 1163–1164 гг. императору Мануилу I Комнину было доложено о прибытии, в качестве паломницы, уже известной ему высокопоставленной и влиятельной игуменьи из Полоцка. Аудиенция, данная ей императором, была, по-видимому, актом той же самой византийской политики, а отнюдь не проявлением родственных, или каких-либо других личных Мануиловых чувств. 

Таким образом, избавившись от необоснованной политизации Евфросиньина наследия, мы, в результате, только приблизимся к пониманию истинной исторической роли преподобной. В этой связи, по-видимому, заслуживает внимания точка зрения В.Д. Сарабьянова. «Между тем, – пишет он, – представления о преп. Евфросинии как о просвети­тельнице, хотя и общепринятые, обычно опираются исключительно на данные её жития и церковное предание, поскольку никаких мате­риальных свидетельств – сочинений, высказываний, поучений, ру­кописей, говорящих о её просветительской деятельности, до наших дней не сохранилось. Однако именно такой материал дают нам теперь фрески Спасской церкви, построенной и расписанной при непосред­ственном участии самой преподобной». Изучение этого фрескового ансамбля дало основание для следующего, несомненно важного в данном случае, вывода: «Можно ска­зать, что вся жизнь преп. Евфросинии была связана с миром книг, а образ святого, распространяющего книжную премудрость и слово Божие, приобретал для неё особое, личностное отношение» [C. 79–80][57].

Однако эти же фрески, помимо профессиональной искусствоведческой, интерпретации по В.Д. Сарабьянову, подверглись также и произвольной. Имеется в виду идентификация фрескового изображения полоцкой святой, по В.А. Орлову. «Самае моцнае ўражанне пакідае святая на паўночна-заходнім гранёным слупе, які падтрымлівае хоры, – пишет он. – Твар з дугападобнымі бровамі і асабліва вочы намаляваныя настолькі пранікнёна, з такой жыццевай пераканаўчасцю, што міжволі ўзнікае думка: перад намі не святая, а рэальная зямная жанчына. Дапытлівы і цвёрды позірк яе глыбокіх вачэй кажа пра багатае і напружанае духоўнае жыцце, выклікае на роздум аб годнасці чалавека, сэнсе ягонага існавання. Няма нічога дзіўнага ў тым, што некаторыя даследчыкі ўжо даўно называюць гэты фрагмент партрэтам самой Еўфрасінні Полацкай» [C. 42–43][58]. В ещё одном профессиональном комментарии насчёт того же изображения, принадлежащим А.А. Селицкому, присутствуют совсем другие оценки, а именно: «В рисунке ощущается некоторая неуверенность. Художник поправляет в линиях сам себя…». Далее следует  мнение относительно портретности данной фрески: «Ни прямых, ни даже косвенных сведений, что это сама Евфросиния Полоцкая, нигде нет» [C. 124][59]. Интересно, что оба эти мнения, В.А. Орлова и А.А. Селицкого, были опубликованы, практически, синхронно.

Между прочим, в одной из позднейших его публикаций А.А. Селицким прокомментирован настоящий фресковый портрет преподобной, сопровождающийся у него соответствующей подписью: «Святая Евфросиния Полоцкая с моделью храма».«Бесценным открытием, – пишет он, – была ктиторская фреска преподобной Евфросинии с моделью построенного храма (рис. 1). Благодаря хорошо сохранившемуся изображению, удалось реконструировать изначальный внешний вид Спасо-Преображенской церкви с документальной достоверностью (рис. 2)». [С. 100][60]. На этой фреске Евфросиния представлена ктитором, – то есть, основательницей названной церкви, которая и подносится ею Господу Богу. Святая изображена в монашеской одежде (рясе? мантии?), на голове капюшон-куколь. Лик, к сожалению, утрачен, фигура испещрена польскоязычными надписями. Согласно М.В. Басовой, отсутствие нимба указывает на создание данной фрески в середине XII или в начале XIII в., когда почитание Святой Евфросинии Полоцкой ещё только [С. 507–517][61] (Рис. 3).

Рис. 3. Ктиторская  фреска в келье Евфросинии Полоцкой.

Вообще-то с её прославлением, а именно с датировкой такового, уже в наше время возникла определённая проблема. В своё время Е.Е. Голубинский, не называя, разумеется, точной даты, тем не менее, вполне определённо упомянул Евфросинию, княжну Полоцкую, среди древнерусских, а именно под рубрикой «Киевские святые» [С. 211][62]. В согласии с Е.Е. Голубинским, Б.Н. Флоря также упоминает «полоцкую княжну Евфросинию, скончавшуюся в 1173 г. и причисленную к лику святых ещё в домонгольский период» [, С. 112][63]. Однако А.В. Майоров, и притом со ссылкой, в том числе, на Б.Н. Флорю, утверждает: «Канонизация Евфросинии Полоцкой состоялась только на Соборе 1547 г.» [С. 98][64]. Впрочем, то же, и ещё ранее, мы находим и у В.Б. Перхавко: «Русской Православной Церковью она канонизирована в 1547 году» [С. 31– 37][65].

Причина этого ошибочного представления о канонизации Евфросинии Полоцкой лишь в середине XVI в., на первом из двух так называемых Макарьевских поместных Соборов, возможно, проясниться, если учесть наличие специфических вариантов её Жития в Великих Минея Четьях, а также в Степенной книге царского родословия, которые как раз тогда и создавались под началом митрополита Макария [C. 9][66].  Возможно также, что упомянутая хронологическая ошибка отчасти обусловлена тем, что в XVI в. действительно состоялось прославление княжны-монахини Евфросинии, но, однако, совсем другой (Рис. 4). «Евфросиния, княжна Суздальская, – читаем мы у Е.Е. Голубинского. – …она причислена была к лику святых или канонизована в неизвестном году правления митрополита Антония, который занимал кафедру с 1572-го по 1581-й год» [С. 115][67]. Где-то в конце 1560-х – начале 1570-х гг., – то есть,примерно в то же время, – Григорий, монах Спасо-Евфимиева монастыря в Суздале, составил её Житие; он  «сподобихся достоверно слышати отъ поведавшихъ ми не ложно черноризицъ обители преподобныя, иже во граде Суждале». Это значит, по мнению Р.А. Беспалова, что автор, видимо, не имел о судьбе самой святой письменных свидетельств. Таким образом, Житие Евфросиньи Суздальской, считает исследователь, «можно рассматривать лишь в качестве произведения церковной литературы, аутентичность которого вызывает сомнения» [С. 83–84][68]. Впрочем, ещё В.О. Ключевский, называвший его автора «запоздалым биографом», отмечал, что описанные Григорием лица были «отделены от него на 100, 200, даже 300 лет», что сильно отразилось на характере его творений, отнюдь не пойдя на пользу их достоверности [С. 286][69].

Рис. 4. Житие Евфросинии Суздальской

Дефицит упомянутых исторических свидетельств он пытался восполнить, практически, плагиатом, и при этом, согласно Б.М. Клоссу, «литературные источники Григория многообразны». Исследователь указывает на заимствования из Житий Михаила Черниговского и митрополита Алексия, а также на вставки в виде целых фрагментов из Жития Сергия Радо­нежского и Повести о Темир-Аксаке [С. 374–375][70].

Отыскать для неё исторически реальный прототип среди владимирских княжон пробовал И.А. Спасский. Однако его попытка была, по-видимому, заведомо несостоятельной. И.А. Спасский основывался на одном, в сущности, совершенно произвольном, допущении: «Составляя Житие преподобной Евфросинии, инок Григорий отожествил суздальского князя Михаила с Михаилом черниговским…» [С. 64][71]. Евфросинию Суздальскую он принимал за дочь, от брака с Февронией, этого Михаила (Михалка) Юрьевича, кратковременно (1174–1176 гг.) великого князя владимирского, и даже, – двухнедельно, летом 1171 г., – киевского. К сожалению, при этом И.А. Спасский допустил явное искажение Жития Евфросинии Суздальской, пересказав один из его фрагментов следующим образом: «В 1165 году у княже­ской четы родилась дочь, названная в крещении Елена, а народно-славянским именем Пребрана; игумен Печерской обители был восприемни­ком её от купели» [С. 59][72]. В соответствующем месте подлинника, однако, значится: «Крещена же бысть отроковица в честней обители Печеръскои, в преславнем храме Пресвятыя Богородица, изятель же ей бысть от святыя купѣли игумен Печерским, и нареченно бысть ей имя Феодулии» [С. 380][73]. Если учесть, что ниже у И.А. Спасского утверждается, что в 1178 г. состоялся брак самой этой, якобы, Елены, уже юной княжны, и княжича Владимира, сына Святослава Всеволодовича Черниговского, то становится ясно, что Григориев текст здесь был произвольно объединён с принадлежащим В.Н. Татищеву. Под 1179 г. у историка российского помещено, в том числе, следующее: «Всеволодъ Великiй Князь призвалъ къ себѣ Владимира Святославича, и отдалъ за него племянницу свою Пребрану, дочь Великаго Князя Михалка, и отпустилъ его въ Черниговъ къ отцу его, гдѣ тогда Святославъ прïѣхалъ, и веселяся со сыномъ, отпустилъ присланныхъ отъ Всеволода съ дарами многими, а сына Владимира со женою въ Новградъ» [С. 233][74]. Кстати, насчёт крестильного имени этой новобрачной расхождения сохраняются до сих пор. Дело в том, что в летописных источниках оно отсутствует. Так, например, в Ипатьевской летописи под 1178 г. о ней сказано: «Того же лѣта призва Воеволодъ Гюргевичь Володимѣра Святославича в собѣ Володимерю, и вда за нь свою братанъну Михалкову дчерь» [С. 414][75]. В.Л. Войтович считает, что, «згідно запису у Любецькому пом’янику (поз.20) другим їiiменем було Марiя» [][76]. Любечский синодик, рукописный памятник XVIII в., исследован Р.В. Зотовым и опубликован им, согласно его же заверению, «целиком, строка в строку и буква в букву».  В нём среди «благоверных великих князей черниговских, киевских и прочих» мы находим упоминание «Кн(язя) Бориса Владимера С(вя)тославича, и Кн(я)гню Его Евдокию», с одной стороны, а также «Ве(еликого) Кн(язя) Че(рниговского) Его Марию и Сына их Бориса», с другой [, С. 25][77]. Это и проясняет, видимо, механизм появления допущенной В.Л. Войтовичем ошибки. Можно выяснить, по-видимому, происхождение и ошибки И.А. Спасского, именовавшего жену Бориса-Владимира, как уже сказано, Еленой. Р.В. Зотов, отметив, что в публикации Любечского синодика архиепископом Филаретом (Гумилевским) «встречаются также несколько князей и княгинь», имена которых в рукописном оригинале отсутствуют, предположил, что их имена были взяты из других источников. В итоге получилось, что «в Любецком синодике жена Владимира Святославича названа Евдокиею, у преосв. Филарета – Еленою, а у Татищева (III, 233) – Пребраною» [С. 22–23, 272][78]. Итак, очевидно, что И.А. Спасский, не называя, впрочем, этого автора, некритически воспринял вышеупомянутое мнение архиепископа Черниговского и Нежинского.

Обратим внимание: ни у В.Н. Татищева, ни Ипатьевская летопись, ни в Любечском синодике дочь Михалка Юрьевича с Евфросинией Суздальской никак не ассоциируется.

Итак, казалось бы, что черниговское происхождение преподобной, прямо оговоренное в её Житии, должно быть вероятнее владимиро-суздальского, по и. А. Спасскому. Согласно В.Л. Войтовичу, она – старший ребёнок Михаила Всеволодовича Черниговского: «Євфросинiя-Феодула Михайлiвна… Народилася бл. 1212 р. Померла 25.09.1250 р. Була заручена з старшим братом Олександра Невського Фёдором Ярославичем. Після його раптової смерті стала черницею» [79]. Однако данный брак, конечно, гипотетичен не меньше, чем отождествление Евфросинии Суздальскй с молодой женой Бориса-Владимира Новгород-Северского у И.А. Спасского. Невестино имя отсутствует в историческом известии также об этом браке. Новгородская первая летопись повествует о произошедшей в 1233 г. трагедии: «Томъ же лѣте преставися князь θеодоръ, сынъ Ярославль вячьшій, іюня въ 10, и положенъ бысть въ манастыри святого Георгія. и еще младъ и кто не пожалуеть сего? сватба пристроена, меды изварены, невѣста приведена, князи позвани, и бысть въ веселія мѣсто плачь и сѣтованiе, за грѣхы наша; нъ Господи, слава тебѣ, царю небесный! Изволыш. ти тако. нъ покои его съ всѣми правьдьными» [C. 49][80]. Итак, какие-либо основания считать эту безымянную дочерью именно Михаила Черниговского, практически, отсутствуют. Это, кстати, уже отмечалось А.А. Гиппиусом. «…К сожалению, – пишет он, – неизвестно, чьей дочерью была невеста Фёдора Ярославича…» [С. 123][81]. Кстати, известно, что помимо Святой Евфросинии Суздальской, в несостоявшиеся невесты злосчастного Фёдора Ярославича задним числом прочили ещё и Святую Харитину. Она, согласно «Иконописному подлиннику», происходила из литовской княжеской династии: «родомъ бысть королевства Литовскаго; подобіемь простовласа дѣвица, въ единой свитѣ безъ мантіи». Однако, по мнению М.В. Толстого, «догадка некоторых, что она была привезена в Новгород для вступления в брак с св. князем Феодором Ярославичем и по смерти его постриглась, не имеет достоверного основания» [С. 47][82]. Принципиально лишена такового также и версия о черниговском происхождении Евфросинии Суздальской, о которой, как это не раз отмечалось, нет абсолютно никаких сведений в источниках старше её Жития XVI-го столетия. Главной несообразностью последнего, по мнению Р.А. Беспалова, «является то, что из ранних памятников у князя Михаила Черниговского неизвестно дочери Феодулии»; по памятникам XIII–XV вв., – отмечается им далее, – у князя Михаила Всеволодича не обнаружено других детей, кроме сына Ростислава и дочери Марии» [С. 84, 96][83]. В самом деле, реальность этой последней имеет достаточно документальных подтверждений. Так, в Воскресенской летописи под 1226 г. значится: «Женися тое зимы князь Василко Костянтиновичъ у князя Михаила Чъниговьскаго». В летописи же Тверской под 1271 г. читаем: «Тоя же зыми преставнся княини Василкова, именемъ Mapia, декабря въ 9, на Зачатіе святыа Богородица; ту бывшу у неа въ манастыри сыну еа Борису съ киягыною и з дѣтми, а Глѣбу бывшу въ Ордѣ» [С. 201;403–404][84]. Эта летописная Мария Михайловна, согласно Н.М. Казамзину, и есть «страдательно блаженная θеодулiя..., нареченная въ иноческомъ чину Евфросинія». Он писал: «Верим, что дочь Михайлова и супруга Василька Ростовского, по смерти его, скончала дни свои Инокинею в сем монастыре» [Прим. 364][85]. Но при этом Н.М. Карамзиным имелся вовсе не какой-нибудь из находившихся в Ростове, а именно девичий монастырь Положения Ризы Богоматери в Суздале.

Л.Е. Морозовой причина такого весьма проблематичного отождествления летописной ростовской княгини с Евфросинией Суздальской усматривается в том, что о последней историк, буквально, «вообще ничего не знал». Сама же Л.Е. Морозова не только считает ростовскую княгиню всего лишь младшей сестрой Евфросиньи, но даже практически противопоставляет последнюю этому, явно невымышленному, летописному персонажу. Инокиня-княжна- будто бы, находилась, практически, в оппозиции, и притом не только ко вдовствующей княгини-матери, но и к самому княжившему тогда в Ростове Борису Васильковичу. Фронда невесты Христовой запечатлилась, якобы, в более пространном, по сравнению с его первоначальным вариантом, «Сказании об убиении в орде князя Михаила Черниговского и его боярина Феодора», написанном «при участии суздальской монахини Евфросинии», согласно Л.Е. Морозовой. По её мнению, такой вывод напрашивается вследствие резкого осуждения в этом агиографическом произведении Бориса Ростовского, согласно «Слову», якобы убеждавший своего деда, а Евфросиньина отца, ни в чем не перечить Батыю (Рис. 5). Л.Е. Морозова исходит из того, что Мария Ростовская, естественно, не стала бы подвергать такой уничтожающей критике собственного сына. Его тётка представлена куда более принципиальной: «Никто из русских князей не должен был во всём подчиняться ханской воле», – возможно, так думала Евфросиния, свято соблюдавшая Божьи заповеди» [C. 501–502][86].

Рис. 5. Нашествие татаро-монголов. Миниатюра из ''Жития Евфросинии Суздальской''

Однако, даже если пренебречь смысловой характеристикой данного произведения, его принадлежность к вполне определённому историческому контексту, по-видимому, всё равно должна себя как-то проявить. Итак, ровно сто лет назад предположено, что ростовская редакция Жития Михаила Черниговского возникла «во всяком случае, гораздо раньше 70-х гг. ХІIIв.», то есть, ещё при жизни и, следовательно, под влиянием княгини Марии Михайловны [С. 34][87]. Эту датировку Н.И. Серебрянского принял Л.А. Дмитриев; на него, в свою очередь, ссылается Л.Е. Морозова. [C. 501–502][88]. В качестве более поздней ей представляется пространная редакция («Слово»), в составлении которой будто бы, участвовала преподобная. Однако от внимания Л.Е. Морозовой, видимо, как-то ускользнула точка зрения В.А. Кучкина. А им, утверждается, во-первых, следующее: «Имеем основание полагать, что вопреки мнению Н.И. Серебрянского редакция отца Андрея Повести о Михаиле и Федоре Черниговских предшествовала ростовской редакции». Эта редакция, по мнению А.В. Кучкина, возникла между 1271 и 1277 – то есть, после смерти княгини Марии Ростовской и при самостоятельном княжении её сына Бориса Васильковича. Вполне понятно поэтому, что, соответственно известной проордынской позиции этого князя, демонстрирует гораздо меньшую антитатарскую направленность, чем предшествующая ей редакция, – то есть, Андреева. Во-вторых, согласно А.В. Курочкину, хотя место её создания и неизвестно точно, текстуальная связь с позднейшей (ростовской) позволяет и эту редакцию рассматривать в качестве произведения ростовской литературы [С. 15–69][89]. Какое-то влияние на последнюю, исходящее из одного монастыря в соседнем Суздале, по-видимому, оснований, по-видимому, нет. К тому же не только хронология, но более чёткое антитатарское содержание предположение Л.Е. Морозовой о гипотетическом влиянии Евфросинии Суздальской, практически, аннулируют.

Обратим внимание на ещё одну деталь, также ускользнувшую, по-видимому, от внимания Л.Е. Морозовой. Дело в том, что Суздаль, где должна была сосредоточиться Евфросиньина деятельность, был тогда центром самостоятельного удельного княжества, уже совершенно отдельным от Ростова. Прежнее единство старинной Ростово-Суздальской волости рухнуло в 1238 г., когда Суздаль подвергся страшному разгрому, а Ростов уцелел, – видимо, заключив какое-то соглашение с завоевателями. «Возможно, позиция ростовчан во время нашествия была слишком необычной, чем вызвала возмущение даже со стороны своего верного и многолетнего сателлита. Уцелевшие суздальцы предпочли отмежеваться от благополучных соседей», – пишет об этом Д.Г. Хрусталёв [С. 130][90]. Если в Ростове после ухода татар установилось, по причине малолетства Бориса Васильковича, регенство вдовствующей княгини Марии Михайловны, то Суздале как раз в 1238 г. и начал княжить Святослав, шестой сын Всеволода Большое Гнездо. В 1246 г. он ненадолго сделался великим князем владимирским, передав свой прежний удел племяннику, Андрею Ярославичу, то есть, брату Александра Невского [С. 381–390][91].  И все они ездили в Орду на поклон к Батыю: Александр с Андреем в 1247, Святослав с сыном Дмитрием в 1250 г. Таким образом, вопреки Л.Е. Морозовой, принципиальность суздальской монахини Евфросинии оказывается какой-то однобокой: осуждая соседнего, она никак не реагирует на точно такие же поступки своих князей.

Получается, что предложенная интерпретация противоречит древнерусской реальности второй половины XIII в. Важнейшим элементом таковой стало едва ли не всеобщее принятие монголо-татарского сюзеренитета. Оно, согласно В.В. Каргалову, отражено также и Житием Михаила Черниговского. В нём непосредственным сюзереном Руси официально признаётся Бату-хан, «царь» татарской Золотой Орды: «Тобе цесарю, кланяюся, понеже ти богъ поруцелъ царство света сего» [С. 144][92]. Там же ещё выше него в полном соответствии с тогдашней реальной иерархией ставится верховный правитель всех монголо-татар в Какакоруме, великий каган. Согласно Ю.В. Селезнёву, эту двуступенчатость сложившегося тогда вассалитета отразила другая формулировка: «не подобает жити на земли канови и Батыеве, не поклонившеся има». «То есть Русь – это земля Монгольского императора (канови) и ордынского хана (Батыеве)», – поясняет он её значение [С. 165][93]. Наложенное на Русскую землю Батыево иго в рамках той же интерпретации воспринималось как новый «вавилонский плен», пребывая в котором, главное, требовалось сберечь чистоту веры, чтобы Господь в будущем не только избавил избранный народ от рабства, но и покарал поработителей. «Ветхозаветная “идеология выживания”, – согласно А.В. Лаушкину, – как нельзя лучше подходила для объяснения политики тех князей, которые сознательно пошли на подчинение ханам, желая оградить Русь от новых набегов и создать тем самым условия для будущей борьбы с ними… У основ этой дальновидной “политики выживания” стояли правители, которых невозможно было заподозрить в личной трусости или политическом малодушии…» [С. 24–31][94] Итак, вопреки представлениям Л.Е. Морозовой, в тех конкретных исторических обстоятельствах Борис Ростовский, по-видимому, восприниматься в качестве некоего коллаборациониста, просто-напросто, не мог.

Не мог он, видимо, подвергнуться осуждению и со стороны тогдашней церкви, которая придерживалась по отношению к Орде, практически, такой же линии, как и княжеская. В своё время с атеистических позиций осуждающе подчёркивалось, в частности, следующее: «Второе после митрополита лицо в церковной иерархии Северо-Восточной Руси – епископ ростовский (тоже Кирилл) ещё более рьяно, чем митрополит, сотрудничал с татарской властью и совершал неоднократные поездки в Орду» [C. 100][95].  Опять же, вопреки Л.Е. Морозовой, трудно себе представить, чтобы самого митрополита всея Руси дерзнула косвенно осуждать одна из суздальских инокинь, даже пусть себе, согласно её Житию, «черноризицам чиноначальник» [C. 391][96].

С одной стороны, проводимая тогдашними церковными иерархами ордынская политика целиком соответствовала упомянутой выше «идеологии выживания». С другой, также вполне очевидно, что она полностью отвечала ожиданиям, на этот счёт, со стороны татаро-монгольского сюзерена. Знаток истории русской церкви Е.Е. Голубинский процитировал в своё время безусловно обязательную для всех преемников Чингиз-хана его Великую ясу, где, в том числе, имеется «нарочитое узаконение о том, что все веры, без различия их самих и содержащих их народов, должны быть терпимы и что служители всех вер, равно как врачи и нищие, ученые и подвижники, молитвосозыватели и гробохранители, должны быть освобождены от всяких податей и налогов». Далее следует весьма любопытная оценка: «Преемники Чингиз-хана, побуждаемые политикой, не только оказывали полную терпимость всем верам, но старались вести себя так, чтобы последователи каждой веры считали их более наклонными именно к своему исповеданию» [С. 18–19][97].

В отличие от Л.Е. Морозовой, специалисты по древнерусской литературе довольно адекватное отражение тогдашних политико-идеологических реалий обнаружили в произведениях раннемонгольского времени, в частности, в Ростовском летописании. Д.С. Лихачёв считал этот свод явно связанным именно со вдовствующей ростовской княгиней.  Здесь уместно сослаться на данную при этом характеристику: «…Идея свода княгини Марьи не была идеей чисто политической. …Он ставил себе по преимуществу нравоучительную цель. Борьба с чужеземным игом воспринималась прежде всего как нравственно-религиозная» [С. 14–15][98]. Итак, обратимся, например, к Лаврентьевской летописи. Считается, что в ней Марьин Ростовский свод XIII в. как раз и сохранился [C. 6 –13][99]. Известия о двух последовавших в 6770 (1261) г. смертях сопровождаются в этой летописи диаметрально противоположными комментариями. Итак, первое из них: «Томъ же лѣтѣ убиша Изосиму преступ­ника, то бѣ мнихъ… отвержеся Христа и бысть бесурменинъ… оканный лишеникъ творяше хрестьяномъ велику досаду, кресту и святымъ церквамъ поругался; егда же люди на врагы своя двигшася на бесурмены, изгнаша, иныхъ избита, тогда и сего безаконнаго Зосиму убиша въ городъ Ярославли, бѣ тѣло его ядь псомъ и ворономъ». Непосредственно за этим – второе: «Того же лѣта преставися блаженый учителный епископъ Кирилъ Ростовьскый, мъсяца мая въ 21… Се бысть истинный пастырь, пасъ стадо люди земля Ростовьскыя съ кротостью» [С. 204][100]. Итак, с точки зрения авторов Ростовского свода, нужды нет, что местный епископ тесно сотрудничал с завоевателями Руси и так часто к ездил к хану, что, согласно Е.Е. Голубинскому, даже проложил «себе, так сказать, дорогу в Орду» [С. 38][101]. Главное, что он делал это в интересах церкви и церкви, тогда как его антипод Зосима, – это не только пособник иноземных угнетателей Руси, но и, – в первую очередь! – отступник от православия.

Не приходится сомневаться, что к тому же самому кругу древнерусских литературных источников раннемонгольского времени принадлежит также «Сказание об убиении в орде князя Михаила Черниговского и его боярина Феодора».

Согласно В.Н. Рудакову, если в различных редакциях этого древнерусского «Сказания» сколько-нибудь осуждающих ноток в адрес Бориса Васильковича Ростовского нет, то самая жесткая его оценка содержится именно в Житии Евфросинии Суздальской, XVI в. В самом деле: её Житие именует этого князя «врагом всякая правды» и даже «другом дияволя» [С. 396][102]. Может быть, не так отчётливо, однако определённо отрицательно образ этого Бориса рисуется также и в других произведениях той эпохи. В «Степенной книге», например, ему вменяется в вину не только то, что он «Светлому Михаилу недобрѣ совещеваху», но и что «не исправися ходити по стопамъ отьца своего, святого и добропобѣднаго мученика же исповедника, вышереченнаго во книзе сей князя Василія, рекомаго Василька, сына Костянтинова, иже мало преже сего отъ того же безбожьнаго царя Батыя страданіемь сконьчася за исповѣданіе Христово» [С. 273][103]. Резкое изменение официальной трактовки образа князя Бориса Васильковича в эпоху царя Ивана Васильевича, согласно В.Н. Рудакову, было вполне конъюнктурно обусловленным. «Формирующееся Русское царство, вырастая на обломках «поганых» татарских «царств», – пишет он, – нуждалось не только в обосновании своей легитимности, но также в собственных героях и «антигероях», проявивших себя в годы вынужденной зависимости от ныне низвергнутой «поганой» Орды. Тот факт, что сразу в нескольких произведениях XVI века (в том числе и во вполне официальном Лицевом своде) появились новые, весьма нелицеприятные характеристики князя, говорит о том, что поведение Бориса в Орде было соотнесено с новой системой ценностных координат, формировавшихся в этот период в Московской Руси» [С. 24][104].

Наверное, вообще нельзя, вслед за Е.Л. Морозовой, принимать за чистую монету гневную филиппику против Бориса Ростовского, вложенную в уста Евфросинии Суздальской иноком Григорием автором её Жития, составленным, как мы помним, уже в XVI в. И не только потому, что как раз тогда даже в оригинальные произведения древнерусской агиографии вносятся явно фантастические детали. «На первую половину XVI в., – пишет М.Б. Плюханова, – приходится особый период в долгой истории редак­ций жития, когда отрубленная голова Михаила Чер­ниговского становится говорящей, то есть уподобляет­ся главе Предтечи» [C. 102][105]. Далее ею приводится выдержка из позднего варианта «Сказания об убиении в орде князя Михаила Черниговского и его боярина Феодора», по Никотовской летописи: «…и отрѣза ножемъ честную главу святаго великомученика Михаила, и отвръже ю далече отъ тѣла [и] глаголющу таковая: «христіанинъ есмѣ»; и удивишася вси о таковѣмъ чюдеси» [С. 133][106]. Конечно, на фоне такого чуда делом вполне житейским выглядят Борисовы «льстивые словесы», а именно его совет Михаилу, –  «сотвори волю царёву лестию», – то есть, притвориться покорным и обмануть таким образом Батыя [С. 395–396][107]. Однако примем во внимание, что «друг дияволя», как именуется в составленном Григорием Житии Борис Ростовский, вообще-то был тогда ещё всего лишь 14-летний подросток.  Ведь, во-первых, согласно Лаврентьевской летописи, он появился на свет в 6739 (1231) г.: «Того же лѣта родися Василку сынъ, мѣсяца іуля въ 24 день, въ праздникъ святою мученику Бо­риса и Глѣба, и наречено бысть имя ему Борисъ»[С. 195][108]. Во-вторых, согласно Д.Г. Хрусталёву, разные летописные источники приводят разные даты казни в Орде Михаила Черниговского, а именно в диапазоне от 8 сентября 6753 (1245) до 23 сентября 6754 (1246) г., однако, по его мнению, вполне подтверждаема именно первая [231–232][109]. Вероятно, составитель Жития Евфросинии Суздальской просто упустил из виду такое малолетство персонажа, противопоставленного им самому Михаилу Черниговскому (Рис. 6). Впрочем, Л.Е. Морозова, видимо, следует здесь именно за Григорием-составителем, поскольку у неё на этот счёт значится: «Можно предположить, что Борис пытался уговорить деда подчиниться воле Батыя» [C. 501][110]. Между прочим, В.Н. Рудаковымобращено внимание, что, к примеру, «в Ипатьевской летописи… и вовсе не упоминается о поездке Бориса в Орду» [С. 528][111]. Получается, что Борис Василькович, скорей всего, свидетелем (а уж тем более виновником) дедовой гибели быть не мог – по причине своего тогдашнего отсутствия на месте этого трагического события и вообще в Орде.

Рис. 6. Князь Михаил Черниговский перед ставкой Батыя. В.С. Смирнов., 1883.

Наверное, трудно было упустить из виду также ещё и такое очевидное разночтение. В оригинале, то есть, в самом «Сказании об убиении в орде князя Михаила Черниговского и его боярина Феодора», ослушаться хана главного героя наставляет некое лицо определённо мужского пола. «Воспылав благодатью Божиею, – сказано там, – блаженный князь Михаил решил ехать к Батыю. И, прибыв к отцу своему духовному, поведал он ему, так говоря: «Хочу ехать к Батыю». И отвечал ему духовный отец: «Многие поехавшие исполнили волю поганого, соблазнились славою мира сего, – прошли через огонь, и поклонились кусту и идолам, и погубили души свои. Но ты, Михаил, если хочешь ехать, не поступай так...», и т. д. [C. 244][112]. В Григорьевой же редакции данного сюжета княжеский духовник куда-то исчез, уступив место женщине, а наставления следуют, якобы, уже не устные, а в письменном виде, и не накануне отъезда, а отправленные непосредственно в Орду: «Слышав же сия преподобная Еуфросиния во своем монастыри, яко хощет отецъ ея великии князь Михаил прельстится, царёву волю створити и поклонится кусту и снѣсти идоложертвеная. Написавъ книгы, по||сла к нему скоро со тщанием, глаголюще: «Недостойно тебе, отче мои…Во время же то приидоша книги къ благоверному великому князю Михаилу от дщери его преподобныя Еуфросииии, и абие прочет кни­ги», и т. д. [C. 396][113]. 

Необоснованной эта Григорьева переработка представляется также и Л.Е. Морозовой. Она исходит из того, что, будто бы, «регулярного почтового сообщения в то время не было» и что «все наставления дочери Михаил Всеволодович получил во время личной встречи с ней», поскольку «его путь в ставку Батыя наверняка проходил через Ростово-Суздальскую землю» [C. 501][114]. Однако с этим трудно согласиться, и вот почему. Во-первых, вряд ли великий князь стал бы визитировать князя удельного, пусть даже и своего близкого родственника. Наоборот, тогдашняя междукняжеская система сюзеренитета-вассалитета явно требовала Борисова визита к нему в Чернигов.  Во-вторых, выходит огромный крюк, если таким путём добираться до ханской ставки в Сарай-Бату, то есть до теперешнего Селитренного городища на севере Астраханской обл. Расстояние до него от Чернигова и от Ростова в Ярославской обл. одинаковое, – 1 500 км. Расстояние же между этими городами – 1 000 км, Их и пришлось бы дополнительно преодолеть великому князю Михаилу, избери он кружной северный путь через Ростово-Суздальскую землю вместо более короткого и удобного через Южнорусскую степь, контролируемую монголо-татарами. В Монгольской империи, в-третьих и, опять же, вопреки Л.Е. Морозовой, существовало прекрасное почтовое сообщение. Указ об организации такового издан был императором Угедей-кааном ещё до Батыева похода на Русь, в 1235 г.  Под этим годом у Рашид-ад-Дина значится: «А для того, чтобы происходило беспрерывное прибытие гонцов как от царевичей, так и от его величества каана в интересах важных дел, во всех странах поставили ямы и назвали это «таян ям». Для установления этих ямов назначили гонцов от царевичей и определили так, как это [здесь] подробно утверждается… Упомянутые эмиры отправились и во всех областях и странах по долготе и широте земного пояса установили ямы» [С. 37][115]. Jam (тюрк.), то есть, почтовая станция, располагались одна от другой на расстоянии дневного конного перехода. На них официально проезжающие снабжались эскортом, проводниками, сменными лошадьми, фуражом, и пр.  В результате, к примеру, Д. де Плано Карпини, папский посланник в монгольскому императору, выехав из Киева 4 февраля 1246 г., уже 6 апреля того же года прибыл в ставку Батыя на нижней Волге, потратив на этот отрезок своего пути, таким образом, всего месяц. Видимо, вовсе не через Ростов, а таким же путём «через всю страну Команов» проследовал накануне также и Михаил Черниговский, об обстоятельствах смерти которого западноевропейский путешественник был прекрасно осведомлён [С. 8, 45–49][116].  Его известие на этот счёт обладает, возможно, особой исторической ценностью. Ведь, сравнивая с изложенной в «Historia Mongalorum», летописно-житийную, А.Г. Юрченко делает вывод отнюдь не в пользу последней:«Скорее всего, русская версия трагической истории князя Михаила является от начала до конца вымышленной…» [С. 245–260][117]. Впрочем, позднее А.В. Паруниным без обиняков утверждалось, что «Повесть об убиении князя Михаила Черниговского» – это созданная книжником фантомная реальность, своеобразный ответ древнерусской интеллектуальной элиты на события, связанные с нашествием монгольских войск под предводительством Бату на Русь» [С. 98–99][118].

Но ранее как раз именно на данной, – вымышленной, – версии и основывалась Л.Е. Морозова. Однако ею же был предпринят сравнительно-текстологический анализ Житий двух Евфросиний, Полоцкой и Суздальской. В результате были обнаружены обширные совпадения, начиная уже с самой первой их фразы. Согласно Л.Е. Морозовой, суздальским Григорием заимствованы положения о Евфросиньиной книжности и учёности, о красоте княжны, о сватовстве многочисленных женихов, и т. д. «Поэтому напрашивается вывод, пишет она, – что все эти факты вряд ли имели отношение к реальной биографии суздальской святой» [C. 485–488][119].

Реальность суздальской святой, в отличие от полоцкой, не нашла, по-видимому, своего подтверждения также и в первые годы советской власти, в ходе массово осуществлявшегося тогда кощунственного вскрытия мощей. В Ризоположенском монастыре г. Суздаля тогда вскрывалась серебряная рака, бесследно исчезнувшая несколько позднее (Рис. 7). В отчёте об этом вскрытии сказано, буквально, следующее: «Ефросинии Суздальской. 12 февраля 1919. Матерчатая кукла с кусками костей». Год спустя вскрытию подверглись также и мощи полоцкой святой, оказавшиеся, в результате произведенной в 1915 г. по распоряжению Святейшего Правительствующего Синода эвакуации, в ростовском Богоявленском Авраамиевом монастыре в той же Владимирской губернии. «Ростов.26 апреля 1920, – говорится в упомянутом уже отчёте. –Мумифицированный труп. Грудная клетка разрушена. Череп отделился от шеи. Волос нигде не обнаружено. Покрывающая лицо кожа скрыта под слоем какой-то плотной коричневой массы» [С.70–82][120]. Итак, если в первом случае вскрытие обнаружило лишь их имитацию, то во втором – собственно, сами святые мощи. Имея в виду их сохранность, очевидно, следует принять во внимание, что прежде, чем оказаться в Ростове, мощи Евфросинии Полоцкой перемещались уже дважды на значительное расстояние. В 1187 г. из самого Иерусалима, где преподобная окончила свой земной путь, они были перенесены в Киев, а в 1910 г. – из Киева в Полоцк. Несмотря на то, что и впоследствии её мощи подвергались неоднократным вскрытиям, была засвидетельствована, фактически, их нетленность. Во всяком случае, официальный акт осмотра от 9 апреля 1998 г. гласит: «Факт сохранения освящённых останков преподобной игуменьи Евфросинии в их нынешнем… виде без всяких средств консервации на протяжении многих веков, при неоднократном перенесении с места на место и пребывании в самых разных климатических условиях, свидетельствует о том, что святые мощи находятся в хорошо сохранившемся состоянии нетления, несмотря на неблагоприятные внешние обстоятельства»[121].

Итак, даже в ходе кощунственной кампании вскрытия мощей, по-видимому, полное подтверждение получили реальность полоцкой святой, с одной стороны, и, увы, лишь копийность суздальской.  По нашему мнению, дело в том, что не только её Житие, но также и сама одноименная суздальская святая была калькирована  с древнерусской святой Евфросинии Полоцкой лишь в XVI в. Кстати, её популярность также и во Владимиро-Суздальской земле фиксируется, по-видимому, уже в конце XII – начале XIII вв. Во всяком случае, согласно А.Ф. Литвиной и Ф.Б. Успенскому, в роду Юрия Долгорукого существовал своего рода семейный культ Святой Евфросинии. «Не исключено, – пишут они, – что этот культ мог инициироваться благодаря деятельности Евфросинии Полоцкой» [С. 178–179][122]. Объективно, также и этим подчёркивается историческое значение выдающейся полоцкой святой. Согласно И.А. Чудиновой, «главным свидетельством её святого жития, несомненно, является созидание храмов и основание монастырей, ставших теми зёрнами русской культуры, из которых произросло великое древо русского женс­кого монашества» [С. 177][123].

Противоположностью Евфросинии Полоцкой является, по-видимому, одна её вполне возможная тёзка, предполагаемая, впрочем, так сказать, сфрагистически. При этом в Беларуси она, практически, неизвестна. Во всяком случае, во всей белорусской историографии нам удалось отыскать лишь одно-единственное упоминание. «После гибели в 1204 г. в Поль­ше галицко-волынского князя Романа Мстиславича, в состав владений которого входило и Берестье, – пишет П.Ф. Лысенко, – берестяне вновь предпринимают попытку выделить­ся в самостоятельное княжество и просят у польского короля Лешко, взявшего на себя заботу о вдове Романа Мстиславича и его сыновьях, отпус­тить к ним на княжение Даниила и Василько и их мать «княгиню Романову». Старший сын Даниил был отправлен в Венгрию к королю Андрею. Прось­ба была удовлетворена и на княжение был отпущен Василько с матерью» [С. 26][124]. Но малоизвестная у нас княгиня, является, на поверку, одной из немаловажных фигур политической истории также и Беларуси. Это обусловлено, хотя бы, не менее чем годовым её фактическим берестейским княжением, ведь в 1204 г. на Берестье с волостью Василько Романович «сел», разумеется, только формально, так как тогда ему было, во всяком случае, не более трёх лет от роду.

В историографии же украинской «княгиня Романова» удостоилась самых лестных оценок. Именно она М.С. Грушевским обоснованно рассматривалась как фактическая преемница Романа Мстиславича. «Управу держави іменем Данила обняла його мати – молода Романова вдова», – писал он [С. 18][125]. По выражению И.П. Крипьяткевича, это была, буквально, «надзвичайно енергійна жінка, яка вперто захищала права своїх синів» [C. 87][126]. Наконец, В.Л. Войтовичем подчёркивается даже «її, незвична як для жiнки, висока роль, яку можна порiвняти хiба зi св.Ольгою…» [С. 32][127]. Имеется в виду, по-видимому, так успешно сыгранная обеими сравниевыми историческими деятельницами роль регентши-правительницы при малолетних сыновьях, Данииле и Святославе, соответственно. Во всяком случае, и о походе Ольги с сыном на древлян в 946, и о бегстве «Романовой» с детьми из Владимира-Волынского в 1202 г. летописец повествует с одинаковым, примерно, драматизмом: «…суну копьемъ Святославъ на Деревляны, и копье летѣ въсквози уши коневи, и ударiв ноги коневи: бѣ бо вѣльми дѣтескъ»; «Княгини же Романовая вземше дѣтятѣ свои, …и на ночь бѣжаша в Ляхы. Данила же возмя дядька передъ ся, изыде изъ града, Василка же Юрьи попъ с кормилицею возмя, изыйде дырею градною…» [С. 36–37, С. 481][128].

По-видимому, особенным поводом для спекуляций послужило отсутствие в исторических источниках не только её личного имени, но также и каких-либо сведений о происхождении этой нашей героини, которую Итапьевская летопись называет, просто, «княгиня Романова», или же – «великая княгиня Романова» [C. 481, 490][129]. В этой связи принципиальное значение приобретает вопрос о времени заключения её брака с Романом Мстиславичем, для которого таковой являлся уже вторым. Как упоминалось в предыдущей главе, по мнению А.Ф. Литвиной и Ф.Б. Успенского, причина расторжения предыдущего его брака, с дочерью великого князя киевского Рюрика Ростиславича Предславой, была канонической: супруги, будучи правнуками одного и того же лица, а именно Мстислава Великого, состояли между собой в 6-й степени родства, что православной церковью тогда категорически запрещалось. Однако ещё М.С. Грушевським тому было дано тому более обыденное и, по-видимому, гораздо более внятное объяснение. Очевидно, вполне обоснованно этот развод ставился им в непосредственную сязь с известными событиями 1195 г., и рассматривался как один эпизодов начавшегося тогда очередного княжеского междоусобного конфликта, реальной причиной которого явился, собственно, затеянный Рюриком обман с целью отнять у зятя город Торческ, чтобы передать его собственному сыну. Именно вследствие этого, по М.С. Грушевскому, Романа, «зненавидївши з цілої сили тестя, з котрим так добре жив досі, постановив пiмстити ся. Свою жінку – Рюрикову доньку почав він обиджати, примушував постригтись» [С. 218][130]. Итак, причина здесь была, скорей всего, практического, а вовсе не канонического, свойства. Но  позднее последовала попытка поставить под сомнение каноничность также и второго брака Романа Мстиславича. «У будь-якому разі, – пишет А.П. Толочко, – до 1202 р. зв‘язок із Романовою не міг мати канонічного значения» [C. 99][131].  Из этой даты он исходит здесь потому, что, по его мнению, весь указанный год формально ещё продолжался, якобы, предыдущий Романов брак. «Роман, – значится другой публикации А.П. Толочко, –  силой постриг свою первую жену (Предславу Рюриковну) в конце 1202 – самом начале 1203 г.». При этом он апеллирует к соответствующей датировке М.С. Грушевского [С. 234][132]. Последний же, говоря о пострижении первой Романовой жены, основывался на второй Новгородской летописи, но, однако, со следующим уточнением: «можна б прийняти 1203 p., здавши ся на новгородську, колиж бо її подвійні звістки не дозволяють вповні на неї покласти ся» [С. 228, Прим. 1][133]. Между тем А.П. Толочко, рассуждая об обстоятельствах Романова развода с Предславой Рюриковной, основывается совсем на другой, – Лаврентьевской – летописи, которую он в данном случае дважды и цитирует. В одном случае А.П. Толочко ссылается на её известие об избирательном пострижении членов великокняжеской фамилии, которое датируется здесь несколько позднее. Врспроизведём этот пассаж полностью: «Въ лѣто 6713 (1205)... Романъ емъ Рюрика и посла въ Кiевъ, и постриже въ чернци, и жену его и дщерь, юже бѣ пустилъ, сына Рюрикова и брата его Володимера, а тою поя съ собою» [С. 179][134]. Как видим, разница в датировках по Новгородской второй и Лаврентьевской летописям здесь состовляет не более, чем пару лет, но для интерпретации А.П. Толочко как раз она, в сущности, критически важна, поскольку позволяет как-то обосновать предполаемый им экстренный, якобы, характер расторжения предыдущего и заключения нового брака Романа Мстиславича с целью узаконения статуса его будущего наследника «Роман, – пишет А.П. Толочко, – мог быть de factoженат на «Романовой» уже в это время. К концу 1202 г. у него ожи­дался ребёнок. Не с этим ли предстоящим событием связано внезап­ное, малообъяснимое и ничем внешне не спровоцированное постри­жение Рюрика, его жены и дочери осенью 1202 г. («дьявол положи смятении [велико]», только и смог объяснить летописец)?» [ , С. 234–235][135]. Одновременно добрачный статус Рюриковниной преемницы уравнивается с тем, в общем, незавидным, которым обладали известные конкубины предыдущих галицких владетелей, а именно «Настасья наложница» и «жена, взятая у попа» [C. 281, 285][136].«Варто звернути увагу, – пишет А.П. Толочко, – що Романова з’являеться у житті Романа Мстиславича ще коли не розірвано його перший – законный –  шлюб із Рюриківною. Лише 1202 р. (або навіть 1203 р.) Роман силою постриг останню у черннці. Схоже, що ставши 1199 р. галицьким князем, разом зі столом Роман успадкував i давню манеру галицьких князів (Ярослава Володимировича.Володимира Ярославича) утримувати конкубінат». Из всего этого им делается следующий вывод: «Коли так, то можливість походження Романової з будь-якої (руської, мадярської чи візантійської) династії можна виключити» [C. 99][137]. Однако таковой оказался, по-видимому, в явном противоречии с известными источниками, включая также и использованные самим же А.П. Толочко, как, к примеру, следующее известие Лаврентьевской летописи: «В лето 6704 (1196)… И врагъ дьяволъ, иже не престаеть воюя на родъ хрестьяньскый, тако и всѣ князи Русскыѣ вложи на вражду: Романко поча пущати дчерь Рюрикову, хотяшеть ю постричи»[138]. Итак, использование лаврентьевским летописцем глаголов несовершенного вида как бы подчёркивается, что здесь имеется в виду отнюдь не единовременный акт, как это, собственно говоря, представляет себе А.П. Толочко, а довольно протяжённый, многолетний процесс. Он завершился, согласно хронологии Лаврентьевской летописи, лишь в 1205 г., когда состоялось, наконец, пострижение Предславы Рюриковны, а начался ещё в 1196-м, когда она была с Романом Мстиславичем разведена, ведь, к примеру в Пространной редакции Церковного устава Ярослава Мудрого о церковных судах  «пустити» означает, собственно, «развестись» [С. 87][139]. В данном случае важно, что развод состоялся, видимо, на целое десятилетие раньше её пострижения, – по Лаврентьевской летописи, в 1196  и 1205 гг., соответственно. Таким образом, даже если принять предлагаемое А.П. Толочко временнóе ограничение, а именно конец 1202 – начало 1203 г., то, вопреки ему, всё равно выходит, что у её бывшего супруга было предостаточно времени не только для вступления в следующий законный брак, но и для обзаведения в нём вполне законным же мужским потомством. Итак, вторая по счёту «великая княгиня Романова», явно никогда не будучи никакой конкубиной, ни в чём не уступала первой, а, наоборот, скорее превосходила, родив Роману Мстиславичу даже двоих потенциальных мужских наследников, Даниила и Василька, тогда как её предшественница – ни одного, ограничившись двумя дочерьми, Феодорой и Еленой[140]. С другой стороны, сравнивать вторую «княгиню Романову», вслед за А.П. Толочко, с той же летописной любовницей «Настасъкой», можно лишь вопреки историческим источникам. Сравним, к примеру, два известия из одной и той же Ипатьевской летописи. Под 1173 г. в ней сообщается  о лютой над этой Анастасией расправе, а также последующем публичном принуждении самого Ярослава Осмомысла соблюдать брачные обязательства по отношению к его законной супруге: «галичани же накладъше огнь сожгоша ю, а сына ея в заточение послаша, а князя водивше ко кресту, яко ему имѣти княгиню въправду, и та-ко уладившееся» [С. 385][141]. Под 1204-м как раз и приводится эпизод, на который, как мы помним, ссылается П.Ф. Лысенко. Согласно Ипатьевской летописи, если сравнивать отношение подданных ко всесильной фаворитке на пике её влияния с таковым же – к гонимой вдове с сиротами, то бросается их диаметральная противоположность: «и приѣхаша Берестьяне ко Лестькови и просиша Романовыи княгини и дѣтий, бѣаста бо млада сущи: и вдасть имъ, да владѣеть ими. Они же с великою радостью срѣтоша и, яко великаго Романа жива видящи» [С. 385, 482–483][142]. Итак, загодя, ещё в  самом начале XIII в., опровергая одного современного автора, земляки-брестчане, по-видимому, искренне чествовали нашу героиню по достоинству, обусловленному, очевидно, также и её собственным  происхождением. К примеру, могла ли бывшая конкубина некняжеского рода требовать перераспределения владений в пользу своего сына, упирая на то, что это именно её ребёнок, обойдясь при этом вообще без упоминая имени  Василькова отца Романа Мстиславича? Разумеется, нет. Племянник последнего, Александр Всеволодович, на тот момент, по-видимому, вполне взрослый мужчина и фактический, хотя и зависимый от Лешека Бялого, правитель, без спора и с санкции их польского патрона уступил ей, признав княжеские права своего малолетнего двоюродного брата. Во всяком случае, под тем же 1204 г. в Ипатьевской летописи читаем: «Олександръ же с(ъ)вѣтомъ Лестьковымъ прия Володимерь. Княшни же Романовая, посла Мирослава ко Лестькови, глаголющи: «яко сий всю землю нашю и отцину держить, а сынъ мой во одиномъ Берестьи. Олександръ прия Угровескъ, Верещинъ, Столпъе, Комовь, и да(л) Василкови Бѣлзъ» [C. 483][143].

Династически полноценное происхождение нашей героини, за исключением одного А.П. Толочко, никем, по-видимому, под сомнение и не ставилось. Наоборот, исследователи исходят из того, что происхождение второй «великой княгини Романовой» было не менее чем королевским, даже императорским. Л.Е. Махновец считал даже, что только этим, и ничем иным, объясняется её претензия лично вокняжиться в Галиче, о чём, по его мнению, и сообщает Ипатьевская летопись под 1208 г. [C. 369][144]. Однако здесь необходимо одно существенное, на наш взгляд, уточнение. Оказывается, что вообще-то там речь идёт вовсе не о каком-то действительном намерении высокородной «великой княгини Романовой». «Галичанѣ же, – сообщает летописец, – выгнаша Данилову матерь изъ Галича. …(она) иде в Белзъ, оставившее его у невѣрныхъ Галичанъ, Володиславлимъ с(ъ)вѣтомъ: хотяща бо княжити сама» [С. 487–488][145]. Итак, налицо клевета, которую умышленно распространял «відвічний ворог Романового рода», как М.С. Грушевский этого называл главаря боярской партии [C. 27][146]. Володислав Кормильчич стремился опорочить вероятную соперницу, вынашивая при этом собственный план. В 1210 г. он действительно «воѣхавГаличь, исѣде на столѣ», чтовызвало дружное возмущение окрестных правителей, сформулированное Лешеком Бялым: «не есть лѣпо боярину княжити въ Галичи» [С. 488–489][147].  Действительно, такая узурпация нагло попирала сам основополагающий принцип Древней Руси, которая и в XIII в. продолжала восприниматься в качестве коллективного владения Рюриковичей. «…На Руси, – пишет П.П. Толочко, – всегда сохранялось понятие большой отчины, принадлежавшей всему правящему княжескому роду, происходящему от единого прародителя [ , C. 71][148]. Итак, тому, что этот единственный на всю древнерусскую историю случай боярского княжения воспринимался современниками как вопиющее попрание норм и обычаев. Попранные Кормильчичем права его высокродной конкурентки ещё в 1209 г. восстанавливал король Венгрии Андрей II Крестоносец, который, совместно с Лешеком Бялым, являлся патроном-куратором наследников Романа Мстиславича. «В лѣто 6717, – сообщает та же Ипатьевская летопись, – приде король в Галичь, и приведе ятровь свою великую княгиню Романовую, и …рече: «Володиславъ княжится, а ятровь мою выгналъ». …Володислава оковавше, ведоша и во Угры» (С. 486–487[149]. «Ятровью», то есть, невесткой, кроль Андрей называл её, разумеется, как вдову своего брата, на что и обратил внимание Л.Е. Махновец. «Роман Мстиславич і Андрій (Ендре) II, – писал он, – були троюрідними братами: рідною бабою Андрія, жоною його діда Гейзи II і матір’ю батька – Бели III, була Єфросинія Мстиславівна, сестра Ізяслава Мстиславича; вона ж – двоюрідна баба Романа, бо Ізяслав Мстиславич – його рідний дід» [C. 369][150]. Констатация этого факта, однако, вовсе не проливает света на собственное происхождение «Романовой». По результатам произведенного В.Л. Войтовичем обстоятельного анализа историографии данного вопроса сперва из всех имевшихся версий предпочтение отдавалось принадлежавшей Л.Е. Махновцу [С. 31][151]. По мнению последнего, она являлась дочерью упоминавшегося нами в предыдущей главе незадачливого византийского императора Исаака II Ангела и его второй жены, Маргариты-Марии Венгерской, родной сестры также упоминавшегося уже короля Андрея II Крестоносца [ C. 369][152]. Нам бросилось в глаза, однако, следующее: если «великая княгиня Романова» приходилась Андрею II Венгерскому родной племянницей, то почему, по Итапьевской летописи, он называет её своей невесткой, –  буквально, «ятровь (невестка) моя»?На наш взгляд, здесь следовало бы ожидать употребления более уместного термина «сестричьна», как раз и означавшего в древнерусском языке дочь сестры, племянницу по сестре [С. 342][153]. Видимо, не случайно несколько позднее тем же автором предпочтение было отдано уже иной  версии, согласно которой наша героиня была дочерью того же  самого монарха, но ещё от предыдущего брака.«В последнее время, – подчеркнуто В.Л. Войтовичем, – стали известны письменные источники, ука­зывающие на возможное происхождение второй жены Романа и матери Даниила от первого брака византийского императора Исаака II Ангела, позволяющие выяснить её имя – Евфросиния» [53–54][154]. Позиция А.В. Майорова изложена в целой  серии публикаций, включая также и тематическую монографию [С. 76–106; С. 143–154; С. 5–25; С.42–49][155]. В ней, между прочим, имеется раздел, посвящённый атрибуции упомянутой выше свинцовой печати-молиндовула с изображением Святой Евфросинии из Новгорода, повторяющий, впрочем, основные положения статьи А.В. Майорова, специальной посвящённой этой сфрагистической находке 1968 г. (Рис. 1). Кстати, она была дополнена в 1977 и 1995 г. двумя обломками аналогичных, видимо, печатей [ № 121е–ж][156]. Её популярность у нас в Беларуси основана, в общем, исключительно на явно устаревшей интерпретации В.Л. Янина, которая А.В. Майоровым, очевидно, вполне убедительно опровергнута. Ведь он, в частности, заметил, что если прижизненная эпиграфика даёт написание имени полоцкой преподобной в форме ѡфросиньѧ(Офросинья), то на исследуемой печати оно уже иное: ЕФРОСІНЯ/Ефросиня. На упомянутых обломках аналогичных печатей это имя также передано, по-видимому, в таком же написании. Далее, А.В. Майоровым обращено внимание на изменение поз апостолов в сцене Преображения, которое обоснованно рассматривается им в качестве надёжного датирующего признака. Как на этой печати, – коленореклонённо, развёрнутыми в противоположные стороны, – они в данной  сцене зачастую стали изображаться  византийскими авторами  второй половины – конца XII в., то есть, в принципе, уже после смерти полоцкой игуменьи. Наконец, А.В. Майоров обращается ещё к одному важному факту, В.Л. Яниным совершенно неучтённому. Ни в летописях, ни в самом Евфросиньином Житии нет ни одного упоминания о каких-либо контактах полоцкой монахини с новгородскими князьями. Более того, согласно А.В. Майорову, там нет, буквально, «даже намёка на возможность» таковых. Но, с другой стороны, по его утверждению, имеются свидетельства прямых контактов «великой княгини Романовой» с новгородским князем Мстиславом Мстиславичем Удатным, на дочери которого она женила сына, закрепив таким образом свой политический союз с её отцом [С. 12, 17, 23–24][157]. «Поя у него Данилъ дщерь, именемь Анну», – сообщает под 6721 (1213) г. Ипатьевская летопись [С. 489][158]. Как отмечено А.В. Майоровым, заключению этого династического брака должна была, разумеется, предшествовать дипломатическая переписка, свидетельствами которой и являются найденные в Новгороде печати с именем «Ефросиня». Им отмечено также, что в поминальном синодике Шпайерского собора, где похоронены король Германии Филипп Швабский и его жена Ирина Ангелина, значатся византийские родичи последней, начиная с отца, императора Исаака II Ангела, и заканчивая её старшей (и единственной) сестрой, упомянутой там под 1208 г. как «Effrosina». С другой стороны, обеих этих Ангелин, не называя, однако, их имён, обеих Ангелин упоминает Никита Хониат, на чью «Историю» А.В. Майоров также  ссылается [С. 84, 91][159]. «Царь Исаак, – пишет Хониат, – имел от первого брака трёх детей – двух дочерей и одного сына. Старшую дочь он постриг в монахини и, с большими издержками превратив Иоанницкий дом в женский монастырь…, водворил её в нем, посвятив Богу, как чистую агницу [С. 85][160]. Далее исследователь происхождения «великой княгини Романовой» основывается уже не на источниках, а, в общем, на собственных предположениях. Во-первых, как он при этом полагает, после свержения Исаака II при следующем императоре Алексее III Ангеле «сложились весьма благоприятные условия для того, чтобы монашеский постриг старшей дочери Исаака II, отправленной в монастырь ещё в детстве и не по своей воле, был отменён». Во-вторых, А.В. Майоровым предполагается, что дядя решил устроить судьбу Ангелины-старшей на манер сестриной: «Отмена монашества для молодой девушки, которой к концу XII в. должно было исполниться немногим более двадцати лет, разумеется, открывала перспективу замужества. Политическая заинтересованность Алексея III в укреплении союза с галицко-волынским князем Романом Мстиславичем также должна была повлиять на судьбу молодой византийской принцессы. Её дальнейшие следы, как нам кажется, нужно искать в Галинко-Волынской Руси» [С. 87][161]. Впрочем, с помощью подобных допущений обосновать генеалогию нашей героини пытаются уже довольно давно. Так, Л.Е. Махновец считал, что в знаменитой древнерусской «Книге паломника». По его мнению, новгородский архиепископ Антоний, в миру Добрыня Ядрейкович «пише, що в середині 1200 р. у Константинополі було посольство від Романа Мстиславича у складі Твердяти Остромировича, Недана, Домажира і посла Негвара (про це літопис мовчить). Виходить, що це посольство мало насамперед шлюбний характер і ці бояри й привели Романові зовсім юну нову жону»  [С. 369][162].  Однако вообще-то о какой-либо брачной цели этого посольства «в лѣто 6708-е», «при царьстве Алексеевѣиприпатриарсе Иваннѣ» в первоисточнике нет ни слова. С другой стороны, его авторитетным издателем цель этой дипломатической миссии в своё время определялась совершенно иначе. «По свидетельству Византийских и Русскпх летописцев, – сказано в комментарии П.И. Савваитова, – Волынский князь Роман Мстиславичь, по просьбе императора Алексея III Ангела, в 1202 году, вторгся, вместе с другими Русскими князьями, в землю Половцев, опустошавших Фракию и угрожавших самому Царьграду. Этим вторжением Роман отвлёк опасных врагов от нападения на Царьград… Для предварительных переговоров по этому случаю, вероятно, и было отправлено им в Царьград посольство, о котором говорит наш паломник, но молчат летописи) [С. 88–89, Прим. 51][163]. Обратим внимание: такой осведомлённый автор, как Никита Хониат, совершенно не упоминает ни о каком галицком браке императорской племянницы. С другой стороны, он же с восторгом сообщает о половецкой акции древнерусских князей, которая в 1200 г. избавила Константинополь от опасности. При этом благодарность выражается, прежде всего, основному древнерусскому союзнику Алексея III Ангела: «Именнo Роман, князь галицкий, быстро приготовившись, собрал храбрую и многочисленную дружину, напал на коман и, безостановочно прошедши их землю, разграбил и опустошил её» [С. 245–245][164].

Между прочим, приведенные данные автоманически ставят под сомнение предложенную А.В. Майоровым версию происхождения креста-реликвария с частицей Древа Истинного Креста Господня и с именем уже упоминавшегося выше императора Мануила I Комнина в посвятительной надписи. Хранящийся ныне соборе Парижской Богоматери, он, как полагает исследователь, во Францию попал, через Польшу, из Древней Руси. «Реліквія такого рівня могла потрапити до Русі тільки у якості приданого, яке Роман Мстиславич отримав разом із візантійською царівною Єфросинією, що стала його новою дружиною», – настаивает А.В. Майоров [С. 201][165]. Однако связь «великой княгини Романовой» с этим крестом выглядит особенно проблематичной на фоне другой аналогичной реликвии, непосредственное отношение к каковой нашей полоцкой преподобной документирована упоминанием имени последней в соответствующей посвятительной надписи.

Очевидно также, что и основная, на сегодняшний день, версия происхождения «Романовой» вообще-то довольно гипотетична. Выяснив это, обратимся к доподлинно известным фактам биографии этой замечательной женщины. К числу таковых, по-видимому, не относится её, якобы, участие в оплакивании одного из собственных внуков. В Ипатьевской летописи, действительно, сказано следующее: «преставися благовѣрный, христолюбивий, великий князь Воло­димѣръ, сынъ Василковъ, внукъ Романовъ; княживъ по отци 20 лѣтъ. Преставление же его бысть во Любмли городѣ, в лѣто 6797, (1289) мѣсяца декабря во 10 день… Того же вечера по всему городу (Владимиру) увѣдана бысть смерть княжа; наутрѣя же, по отпѣтьи заутренин, приде княгини его, и се­стра ему Олга и княгини Олена черници, с плачемь великимъ приидоша, и весь городъ сойдеся, и бояри вси стари и молодии плакахуся над(ъ) нимь» [С. 604][166]. Согласно прежнему мнению В.Л. Войтовича, старшая из упомянутых здесь монахинь и являлась, в прошлом, «великой княгиней Романовой». «Княгиня Олена, черниця, яка була на похоронах Володимира Васильовича у 1288 р. (і яку Л.Махновець вважав вдовою Романа Даниловича ), напевно, була Анною-Оленою, – писал он. –. Виходячи з цього можна датувати її смерть 1289 р., коли внук Мстислав і поставив на її могилі каплицю Іоакима та Анни. Тоді матері короля Данила було б 100–102 роки. З огляду на те, що її сини та онуки прожили багато років, у цьому немає нічого неможливого». Год рождения «Романовой» высчитывался следующим образом: «Марія-Маргарита була видана за Ісаака ІІ восени 1185 р., Аннамогла народитися вже у 1187 р.,  у 1200 р. бути виданою за Романа, а у 1201 р. народити сина Данила» [С. 31, 37–38][167]. Последующее отождествление им «Романовой», вслед за А.В. Майоровым, с Исааковой дочерью не от второго, а от первого брака должно было превратить её в ещё более замечательную долгожительницу, ведь появление на свет этой Евфросиньи Ангелины было отнесено ко времени «незадолго после 1175 г.» [С. 112][168]. Получается, что продолжительность жизни нашей героини приближалась к таковой у считанных супердолгожительниц ХIX–XX вв., чей подтверждённый возраст не превышает, как известно, 115–120 лет. Более вероятным представляется, однако, что летописная «княгиня Олена черница» – это, конечно, не сама «Романова», а, в соответствии с мнением Л.Е. Махновца, вдова ещё оного её внука, а именно Романа Даниловича [С. 444][169]. Последний, между прочим, был женат вторым браком на дочери некоего Глеба, княжившего в нашем Волковыске. Так, в Ипатьевской летописи под 6764 (1256) г. сказано, буквально, следующее: «и приде к нему Романъ, со всими Новгородци и со цтемъ (тестем – С.Р.) своимъ Глѣбомъ…» [ С. 551][170]. Кроме того, привлечём здесь, пожалуй, также и одно известие Ипатьевской летопись, которое для установления продолжительности жизни «великой княгини Романовой», по-видимому, ещё не использовавшееся. «Князю же Володимеру Васильковичю великому, – гласит эта летопись, – лежащу в болести [своей полно] 4 лѣта… И еще же ему не вельми болну, но ходяшеть (†) и ѣздяшеть на конѣ, и розда убогымъ имѣние свое все: золото и серебро, и камение дорогое, и поясы золотыи отца своего и серебряные, и свое, иже бяше по отци своемь стяжалъ, все розда;и блюда великая сребрянаа, и кубькы золотые и серебряные, самъ передъ своима очима поби и полья в гривны, и мониста великая золотая бабы своей и матери своей все полья, и розъсла милостыню по всей земли; и стада роздая убогымъ людемь, у кого то коний нѣтуть и тѣмь, иже кто погибли в Телебузину рать». Согласно той же летописи, «великая княгинѣВасильковая, именемъ Олена», то есть, его мать, преставилась в 6773 (1265) г., а сам он  –«в лѣто 6797, (1289) мѣсяца декабря во 10 день» [C. 570, 601, 604][171]. Очевидно, в 1286/7 гг. Владимир Васильевич истратил на благотворительность, помимо принадлежащего ему лично, также ещё и выморочное имущество, оказавшееся в его распоряжении после смерти не только матери, но и бабки. Что принадлежащие ей драгоценности были пущены внуком в переплавку ещё при жизни «великой княгини Романовой», пусть уже и монашествующей, разумеется, исключено. Итак, хотя дата её смерти и не известна точно, однако ясно, что умерла она, во всяком случае, раньше этой засвидетельствованной Ипатьевской летописью массовой раздачи милостыни великим князем Владимиром Васильковичем. Таким образом, супердолгожительницей «Романова» некоторое время считалась, практически, вопреки историческому свидетельству. Однако это её посмертное летописное упоминание отнюдь не самое позднее. Самое последнее, датированное уже самым концом XIII в., в отличие от отмеченного нами выше, издавна среди исследователей весьма популярно.  Например, Л.Е. Махновцомлетописное известие от 1202-го г. «бѣ по смерти Романовѣ снимался король со ятровью своею, во Саноцѣ» переводилось так: «по смерті Романовій зустрічався був король [угорський Андрій] з ятрівкою своєю [Анною] у [городі] Саноці». Этому перевод сопровождается следующим авторским комментарием: «iм’я другої жони Романа Анни давно встановлено на основі того, що над її могилою в городі Володимирі-Волинському, як сказано в самому кінці літопису, внук Романа Мстислав Данилович 1289 р. спорудив каплицю-ротонду, освятивши її іменами праведників Іоакима та Анни…» [C. 369][172].Как видим, прямого указания, что «Романова» –это Анна, в летописи, оказывается, нет. По-видимому, данное обстоятельство и позволилоутверждать, что в браке она именовалась совсем иначе, а так назвалась лишь после многих лет вдовства при пострижении в монахини. Во всяком случае, А.В. Майоровым предполагается, буквально, следующее: «ще одним іменем, під яким галицька княгиня Єфросинія більш відома в історичній літературі, було ім’я Анна, що мабуть стало для неі чернечим іменем» [С. 200][173].

Что касается последнего прижизненного упоминания «великой княгини Романовой», то оно, как известно, связано с весьма знаменательным историческим событием. «У кінці 1253 р., – пишет В.Л. Войтович, –коли коронувався її син, княгиня ще була живою і підтримувала свого сина у цій справі» [С. 37][174]. В Ипатьевской летописи под 6763 г. приводятся некоторые важные подробности принятия, от Иннокентия IV, Даниилом Галицким королевского титула. «Присла папа, – сообщает летописец, – послы честны, носяще вѣнѣць и скыпетрь и коруну, еже наречеться королевьсвый санъ, рекый: «сыну! приими отъ насъ вѣнѣць королевьства». …Оному же одинако не хотящу, и убѣди его мати его, и Болеславъ и Семовитъ, и бояре Лядьскыѣ, рекуще: дабы приялъ бы вѣнѣць…» [C. 548][175]. Итак, Болеслав V Стыдливый, на тот момент король Польши, а также Земовит I Мазовецкий, один из могущественнейших тогда польских князей, здесь упомянуты летописцем после «Романовой». Естественно, это не могло быть простой случайностью. Такой порядок упоминания объясняется её реальным политическим значением. «Как видим, – пишет, к примеру, А.В. Майоров– влияние матери на ре­шение Даниила было столь велико, что летописец считает его едва ли не главной причиной согласия князя и ставит выше влияния польских союзников, обещавших военную помощь против татар в случае коронации» [144][176]. Такое тогдашнее влияние вдовствующей «великой княгини Романовой» тем более замечательно, потму что, во-первых, она  была тогда в довольно преклонном, – видимо, не менее, чем 70-летнем, – возрасте. Ведь даже в первом летописном о ней упоминании под 1202 г., процитированном нами выше, она фигурирует как уже взрослая женщина-мать. Во-вторых, своё влияние на мирские и даже государственные дела «Романова», оказывается, сохранила, даже удалившись в монастырь целых четыре десятка лет назад. Между прочим, фактически, имеется предположение, что монахиней она сделалась вынужденно, потерпев как политик поражение, нанесённое ей оппозиционной знатью, таким образом её, якобы, устранившей. В самом деле, ведь, согласно В.Л. Войтовичу, в монастыре наша героиня оказалась «можливо, під тиском бояр» [С. 37][177]. На наш взгляд, с таким предположением согласиться трудно, опять же, потому, что исторические источники, очевидно, свидетельствуют как раз о противоположном. Ведь в той же летописи сказано, в частности, следующее: «въ лѣто 6723 (1215). Божиимъ повелениемь, прислаша князи Литовьскии к великой княгини Романовѣ и Данилови и Василкови, миръ дающе. Бяху же имена Литовьскихъ князей: се старейшей, Живинъбудъ, Давъятъ, Довъспрункъ, брать его Мидогъ…» [C. 491–492][178]. Поскольку она названа первой, перед обоими своими сыновьями, великая княгиня-монахиня выступает здесь в качестве явного лидера.  Видимо, таковой её политический статус имел тогда также и международное признание, ведь литовские князья о мире договаривались именно с «Романовой», а ни с кем бы то ни было из будто бы устранивших её бояр. По нашему мнению, принятие монашества было свободным выбором этой выдающейся женщины. Согласно C.Г. Поляковой, повторное замужество для древнерусской княгини, практически, исключалаось, но был ещё вариант остаться при дворе одного из сыновей, пользуясь высоким авторитетом [][179]. Итак, наша «Романова» предпочла уйти в монастырь, но в какой именно?

Польский исследователь А. Буко, задавшись вопросом, возможно ли, что башня в Столпье (Stołpie) в 8 км от г. Хелма, летописный Холмъ, «была выстроена по заказу члена некой правящей династии», по-видимому, вполне допускает, что таковым «могла быть великая княгиня, жена князя Романа Галицкого, убитого в битве при Завихосте (1205), ушедшая около 1220 г. в неустановленный, но расположенный поблизости от Холма монастырь». Однако им же предположено, дословно, следующее: «появление топонима «Stołpie» (в источниках с начала XIII в.) указывает, что поселение с таким на­званием и, видимо, сама башня уже существовали по крайней мере к концу XII в.» [С. 29, 33][180].  Итак, очевидно следующее: чтобы как-то примирить оба этих взаимопротиворечивых тезиса, надо бы допустить, что башню эту «Романова» заказала себе впрок, и притом ещё в младенческом возрасте, уже тогда предвидя свою вдовью судьбу, уход в монастырь, и т. д.   Несмотря на всё это А.В. Майоров, однако, насчёт локализации монастыря «Романовой» ещё более категоричен. «Для неї під Холмом –новою столицею Галицько-Волинської Русі – пишет он, – було побудовано монастир, котрий своїм зовнішнім виглядом і внутрішнім оздобленням дуже нагадував невеликі приватні монастирі, що будувалися тоді для представників вищої аристократїі в Північній Грецїi» [С. 57–58][181]. Однако отождествление комплекса в Столпье под Хелмом с монастырём «Романовой», по существу, произвольно, так как в единственном на этот счёт историческом источнике, а именно в Итатьевской летописи, о локализации её монашеской обители не говорится ровным счётом ничего. Там под 6721 (1213) г. лаконично сообщается только следующее: «тогда же великая княгини Романовая восприимши мниский чинъ» [C. 490][182].

В той же летописи, правда, есть одно довольно общее указание, но оно мнение А.В. Майорова / А. Буко и др., скорее опровергает. Имеем в виду известие Ипатьевской летописи под под 6799 (1291) г.: «того жeлѣта Мьстиславу князю вложи ему Богъ во сердце мысль благу: созда гробницю камену надъ гробомъ бабы своей Романовой, в монастирѣвъ святаго... и свяща ю во имя праведнику Акима и Анны, и службу въ ней створи» [С. 616][183]. Разумеется, надо полагать, что Мстислав Данилович выполнил этот проект не в чужих, а в своих собственных, владениях. С 1288 г., помимо Луцка, Дубно и Стожка, где он княжил раньше, Мстислав по завещанию двоюродного брата Владимира Васильковича получил ещё и Волынскую землю; земля Берестейская, которая должна была достаться ему по тому же завещанию, была захвачена, однако, Юрием I Львовичем. «…Юрьи, – говорится в Ипатьевской летописи под 1289 г., – въѣха въ Берестий и нача княити в немъ» [С. 611][184]. Таким образом, на момент возведения ротонды над могилой «Романовой»  Даниловичи уже явно были в довольно большой ссоре между собой. По-видимому, вряд ли это позволяло Мстиславу вести строительные работы на территории отца своего обидчика. «Лев Данилович, – писал Н.И. Петров, –княжил в Галиче, Перемышле, Дрогичине и Мельнике, а по смерти брата своего Шварна, последовавшей в 1271 году, наследовал его удел, состоявший из Холма и Белза с Червенем, и передал его сыну своему Юрию I Львовичу…». [С. 20– 21][185]. Надо полагать, что Мстислав строил в 1290 г. не в Холмской земле у Льва Даниловича, а где-то у себя, то есть, во Владимирской, доставшейся ему в наследство от Владимира Васильковича. Согласно И.П. Крипьяткевичу, «Володимирська земля (князівство) простягалася на захід до Бугу» [C. 21][186]. Таким образом, искомый монастырь должен был располагаться, по-видимому, не на левом, а на правом берегу этой реки. Под 6767 (1259) г. в Ипатьевской летописи сказано: «Божиимъ веленьемъ, Данилови бо княжащу во Володимѣрѣ, созда градъ Угорескь и постави во немь пискупа» [С. 558][187]. Но ведь Уровск известен ещё с 1205 г. Согласно А.В. Майорову, летописец здесь имел в виду не основание этого города, как такового, а строительстве в уже существующем Угровске уреплений, в частности, укреплённой епископской резиденции [458][188]. На правом берегу Западного Буга, всего в 67 км на северо-восток от г.  Stołpie в Хелмском повяте Люблинского воеводства, расположено с. Новоугрузьке Любомльского района Волынской области с находящимся рядом с ним древнерусским городищем XII–XIII вв., около которого, в свою очередь, – урочище «Стовп». По мнению С.Д. Панишко, исследвавшего данное городище, полученные там результаты полностью подтверждают «його відповідність літописному Угровську».  С другой стороны, говорящее название упомянутого урочища, по его мнению, может рассматриваться в качестве свидетельства существования там некогда одной из башен так называемого «волынского типа», то ест, наподобие знаменитой Белой Вежи в белорусском Каменце. «Не виключено, – пишет С.Д. Панишко далее, – що урочище «Стовп» якимось чином пов’язане і з угровським монастирем Св. Данила». Им же отмечается, что этот Даниловский монастырь в послемонгольское время был культурным центром также и для всього Забужья, тогда как Холм в то время был небольшим городом, где не было ни одного монастыря. Согласно C.Д. Панишко, особый статус угровского Данилова монастыря проявился, в том числе, в том, что именно его игумен в 1247 г. и возглавил посольство Даниила Галицкого к римскому папе Иннокентию IV. Сам папа в одном из своих писем именует его GregoriusabbatusdemontesanctiDanielis, – «аббатом с горы Святого Даниила» [С. 58–65; С. 49][189] . «Войшелкъ, – сказано в Ипатьевской летописи под 6776 (1268) г., – иде до Угровська в монастырь ко святому Данилью, и взя на ся чернѣчькиипортыипочажитиивмонастырѣ…» [С. 573][190]. По большому счёту, нет принципиальных препятствий полагать, что «великая княгиня Романова», монашествуя в том же самом монастыре, могла с ним там встретиться перед тем, как умерла и была похоронена «у святого Даниля», где впоследствии Мстислав Данилович увековечивает её память, возведя над могилою своё строение.

 

[1]Арлоў У.А. Еўфрасіння Полацкая. Евфросиния Полоцкая. – Мiнск: Мастацкая лiтаратура. –1992. – 220 с.

[2]Летопись по Ипатскому списку. Издание Археографической комиссии. – СПб: Печатня В. Головина. – 1871. – 616 с. + Указатели. 

[3]Шкялёнак М.В. Беларусь i суседзi. Гiстарычныя нарысы. – Беласток: Беларускае гiстарычнае таварыства. – 2003. – 297 с.

[4]Алексеев Л.B. Западные земли домонгольской Руси: очерки истории, археологии, культуры: в 2 кн. Кн. 2. – М.: Наука. – 2006. – 167 с.

[5]Рукавишников А. В. Почему полоцкие князья были сосланы в Византию: свидетельства источников // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2003. – № 2 (12). – С. 99–111.

[6]Полное собрание русских летописей, изданных по Высочайшему повелению. Т. VII. Летопись по Воскресенскому списку. – СПб: Типография Э. Праца. – 1856. – 345 с.

[7]Кашляк С.Г. Полоцкие князья в Византии XII в. (к вопросу об элите Византийской империи эпохи Комнинов) // http://www.rusnauka.com/10_NPE_2008/Istoria/29880.doc.htm. – Дата доступа: 15.11.2014.

[8]Ермаловіч М.I. Старажытная Беларусь: Полацкііновагародскі перыяды.–Мінск: Мастацкая літаратура. – 1990. – 364 с.

*Согласно  В.Л. Войтовичу, Н.М. Карамзин считал  этого Василька сыном Рогволода-Бориса Всеславича ошибочно [Войтович Л.В. Князівські династії Східної Європи (кінець IX – початок XVI ст.): склад, суспільна і політична роль. Історико-генеалогічнедослідження. – Львів: Інститут українознавстваім. І. Крип’якевича. – 2000. – 649 с.].

[9]Карамзин Н.М. История государства Российского. В 12-ти томах. – Т. II. – СПб: Типография Н.И. Греча. – 1818. – 584 с.

[10]Лопарёв X.М. Брак Мстиславны (1122 г.) // Византийский временник. – 1902. –Т. – IX. – С. 418–445.

[11]Пушкарёва Н.Л. Женщины Древней Руси. – М.: Мысль. – 1989. – 286 с.

[12]Янин В.Л. Полоцкий матриархат // Знание – сила. – 1970. – № 12. – С. 17–19; Янин В.Л. Актовые печати Древней Руси X–XV вв. Том I. Печати Х – начала XIII вв. – М.: Наука. – 1970. – 328 с.

[13]Алексеев Л.B. Западные земли домонгольской Руси: очерки истории, археологии, культуры: в 2 кн. – Кн. 2. – М.: Наука. – 2006. – 167 с.

[14]Войтович Л.В. Князівські династії Східної Європи (кінець IX – початок XVI ст.): склад, суспільна і політична роль. Історико-генеалогічнедослідження. –Львів: Інститут українознавстваім. І.Крип’якевича. – 2000. – 649 с.

[15]Алексеев Л.В. Лазарь Богша – мастер-ювелир XII в. // Советская археология. – 1957. – № 3. – С. 224–244.

[16]Чудинова И.А. Преподобная Евфросиния Полоцкая и традиции византийского женского монашества // Общество. Среда. Развитие. –2012. – № 4 (25) – С. 177–181.

[17]Морозова Л.Е. Великие и неизвестные женщины Древней Руси. – М.: АСТ: Астрель, Харвест. – 2009. – 560 с.

[18]Полное собрание русских летописей, издаваемое по Высочайшему повелению Археографической Комиссией. – Т. XIII. – 2-я половина. I.Дополнения к Никоновской летописи.II. Так называемая царственная книга.  – СПб: Типография И.Н. Скороходова. – 1906. – С. 303–532.

[19]Перхавко В.Б. Преподобная Евфросиния Полоцкая // Московский журнал. – 2001. – № 7. – С. 31– 37.

[20]Морозова Л.Е. Великие и неизвестные женщины Древней Руси. – М.: АСТ: Астрель, Харвест. – 2009. – 560 с.

[21]Серёгина Н.С. Певческий цикл о Евфросинии Полоцкой // К 1125-летию Полоцка. Конференция «История и археология Полоцка и Полоцкой земли». – Полоцк. – 1987. – С. 52–53.

[22]История России с древнейших времен до конца XVII века / Н.Л. Вдовина, Н.В. Козлова, Б.Н. Флоря; под ред. Л.В. Милова. – М.: Эксмо. –  2010. – 768с.

[23]Воронова Е.М. Житийная повесть о Евфросинии Полоцкой как литературно-исторический памятник XII века. Автореферат Автореферат диссертации на соискание учёной степени кандидата филологических наук по специальности 01.01.01 – Русская литература. – Л.: Российский ордена Трудового Красного Знамени государственный педагогический университет им. А.И.Герцена. – 1991. –15 с.

[24]Воронова Е.М. Житие Евфросинии Полоцкой // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 1 (XI – первая половина XIV в.) / Ред. Д.С. Лихачёв. – Л.: Наука. – 1987. – С.147–148; Назаренко А.В. Древняя Русь на международных путях: Междисциплинарные очерки культурных, торговых, политических связей IX–XII вв. – М.: Языки русской культуры. –  2001. – 784 с.

[25]Там же.

[26]Повесть жития и преставления святой и блаженной и преподобной Евфросинии, Игумении монастыря Святого Спаса и Пречистой Его Матери, что во граде Полотске //Памятники старинной русской литературы, изд. графом Г.А. Кушелевым-Безбородко. Повести религиозного содержания, древние поучения и послания, извлечённые из рукописей Н.И. Костомаровым. – 1862. – Вып. IV. –  С.172–179. 

[27]Антоний (Мельников). Преподобная Евфросиния Полоцкая // Богословские труды. – 1972. – Т. IX. – С.5–14.

[28]Морозова Л.Е. Великие и неизвестные женщины Древней Руси. – М.: АСТ: Астрель, Харвест. – 2009. – 560 с.

[29]Повесть жития и преставления святой и блаженной и преподобной Евфросинии, Игумении монастыря Святого Спаса и Пречистой Его Матери, что во граде Полотске // Памятники старинной русской литературы, изд. графом Г.А. Кушелевым-Безбородко. Повести религиозного содержания, древние поучения и послания, извлечённые из рукописей Н.И. Костомаровым. – 1862. – Вып. IV. –  С.172–179. 

[30]Алексеев Л.B. Западные земли домонгольской Руси: очерки истории, археологии, культуры: в 2 кн. Кн. 2. – М.: Наука. – 2006. – 167 с.

[31]Назаренко А.В. Древняя Русь на международных путях: Междисциплинарные очерки культурных.торсовых, политических связей IX–XII вв. – М.: Языки русской культуры. –  2001. – 784 с.

[32]Перхавко В.Б. Преподобная Евфросиния Полоцкая // Московский журнал. – 2001. – № 7. – С. 31– 37.

[33]Арлоў У.А, Сагановіч Г.М. Дзесяць вякоў беларускай гісторыі (862–1918): Падзеi. Даты. Iлюстрацыi. – Вiльня: Наша Будучыня. – 2002. – 170 с.

*если, вслед за Л.В. Алексеевым, считать, что  он был женат дважды. {Алексеев Л.B. Западные земли домонгольской Руси: очерки истории, археологии, культуры: в 2 кн. Кн. 2. – М.: Наука. – 2006. – 167 с. [ , С. 7]}.

[34]Суперанская А.В.  Имя через века и страны. – М.: Наука. – 1990. – 192 с.

[35]Коновалов Ю.В. Русско-скандинавские связи середины IX – середины XI вв. // Историческая генеалогия. – 1995. – № 5. – С.42–59.

[36]Навіцыян Г. Князь, які «прішелъ и-заморья»: гіпотэза паходжаньня Рагвалода // АRCHE. – 2006. – № 9 (49).– С. 137–142.

[37]Литвина А.Ф., Успенский Ф.Б. Казус с Рогнедой: Сватовство Владимира в свете дохристианской правовой традиции Скандинавии// Древнейшие государства Восточной Европы. 2011 год: Устная тради­ция в письменном тексте /Отв. ред. Г.В. Глазырина. – М.: Русский Фонд Содействия Образованию и Науке. – 2013. – С. 299–325.

[38]Иоанн (Кологривов). Очерки по Истории Русской Святости. – Брюссель: Жизнь с Богом. – 1961. – 419 с.

[39]Успенский Ф. И. История Византийской империи: Отдел VI. Комнины; Отдел VII. Расчленение империи; Отдел VIII. Ласкари и Палеологи. Восточный вопрос / Сост. Л. В. Литвинова. – М.: Мысль. – 1997. –  829 с.

[40]Византийские историки, переведенные с греческого при С. Петербургской Духовной Академии. Исторические записки Никифора Вриенния. 976–1087. – СПб.: Типография Г. Трусова. – 1858. – 156 с.

[41]Алексеев Л.B. Западные земли домонгольской Руси: очерки истории, археологии, культуры: в 2 кн. Кн. 2. – М.: Наука. – 2006. – 167 с.

[42]Лопарёв X.М. Брак Мстиславны (1122 г.) // Византийский временник. – 1902. –Т. – IX. – С. 418–445.

[43]Машин В.А. Русские на Афоне и русско-византийские отноше­ния в XI–XII в. // Из истории русской культуры. Т. II; Кн. I: Киевская и Московская Русь / Сост. Л. Ф. Литвина, Ф. Б. Успенский. – М.: Языки славянской культуры. – 2002. – С.  309–357.

[44]Майоров А.В. Дочь византийского императора Исаака II в Галицко-Волынской Руси: княгиня и монахиня // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2010. – № 1. – С. 76–106.

[45]Погодин М.П. Древняя русская история, до монгольского ига. В 2-х томах. – Т.II. – М.: Синодальная типография. – 1871. – 430 с.

[46]Всеслав Брячиславич //https://ru.wikipedia.org/wiki/. – Дата доступа: 15.11.2011.

[47]Карамзин Н.М. История государства Российского. В 12-ти томах. – Т. II. – СПб: Типография Н.И. Греча. – 1819. – 359 с. 

[48]Полное собрание русских летописей, издаваемое по высочайшему повелению Археографической Комиссией. – Т. I. – I. II. Лаврентьевская и Троицкая   летописи. – СПб: Тип. Э. Праца. – 1846. – 267 с.  

[49]Бережков Н.Г. Хронология русского летописания. – М.: Изд-во АН СССР. – 1967. – 377 с.

[50]Войтович В.Л.  Перша галицька династiя // Генеалогічні записки.– 2009.– Вип. 7 (нової серії 1). – C. 1–25.

[51]Алексеев Л.B. Западные земли домонгольской Руси: очерки истории, археологии, культуры: в 2 кн. – Кн. 2. – М.: Наука. – 2006. – 167 с.

[52]Повесть жития и преставления святой и блаженной и преподобной Евфросинии, Игумении монастыря Святого Спаса и Пречистой Его Матери, что во граде Полотске // Памятники старинной русской литературы, изд. графом Г.А. Кушелевым-Безбородко. Повести религиозного содержания, древние поучения и послания, извлечённые из рукописей Н.И. Костомаровым. – 1862. – Вып. IV. –  С.172–179. 

[53]Этингоф О.Е. Византийские иконы VI – первой половины XIII века в России. Автореферат диссертации на соискание учёной степени доктора искусствоведения по специальности 17.00.04 – Изобразительное и декоративно-прикладное искусство и архитектура. – М.: МГУ им. М.В. Ломоносова. – 2006. –  47 с.

 [54]Будур Н.В. Русские иконы. – М.: ОЛМА Медиа Групп. – 2003. – 320 с.

[55]Щенникова Л.А.  Владимирская икона Божией Матери // Православная энциклопедия / Под. Ред. Патриарха Московского и всея Руси Кирилла. – Т. IX (Вл–Вт). – М.: Изд-во «Православная энциклопедия». – 2005. – С. 8–38.

[56]Бибиков М.В. BYZANTINOROSSICA: Свод византийских свидетельств о Руси. – М.: Языки славянской культуры. – 2004. – 736 с.

[57]Сарабьянов В.Д. Мир книжности во фресках Спасской церкви Евфросиньева монастыря. К вопросу о просветительской деятельности преподобной Евфросинии Полоцкой // История и археология Полоцка и Полоцкой земли: Материалы VI международной научной конференции (1–3 ноября 2012 г.). – Ч. II: Спасо-Преображенская церковь в Полоцке: История. Архитектура. Живопись. – Полоцк: Полоцкое книжное изд-во. – 2013. – С. 79–103.

[58]Арлоў У.А. Еўфрасіння Полацкая. Евфросиния Полоцкая. – Мiнск: Мастацкая лiтаратура. –1992. – 220 с.

[59]Селицкий А.А. Живопись Полоцкой земли XI–XII вв. – Минск: Навука і тэхніка. – 1992. – 173 с.

[60]Селицкий А.А. Фрески часовни Спасо-Преображенской церкви в Полоцке середины XII века // Княжа доба: історія і культура. – 2012. – Вип. 6. – С. 99–117.

[61]Басова М.В. Евфросиния Полоцкая. Иконография // Православная энциклопедия / Под общ.ред. Патриарха Московского и всея Руси Кирилла. – М.: Церковно-научный центр Русской Православной Церкви «Православная энциклопедия». – 2008. –Т. XVII. – С. 507–517.

[62]Голубинский Е.Е. История канонизации святых в Русской Церкви. 2-е изд.,  исправленное и дополненное. – М.: Университетская типография. –1903. –594 с.

[63]Флоря Б.Н. Историческая традиция об общественном строе средневекового Полоцка // Отечественная история. – 1995. – № 5. – С. 110 –116.

[64]Майоров А.В. Дочь византийского императора Исаака II в Галицко-Волынской Руси: княгиня и монахиня // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2010. – № 1 (39). – С. 76–106.

[65]Перхавко В.Б. Преподобная Евфросиния Полоцкая // Московский журнал. – 2001. – № 7. – С. 31– 37.

[66]Воронова Е.М. Житийная повесть о Евфросинии Полоцкой как литературно-исторический памятник XII века. Автореферат Автореферат диссертации на соискание учёной степени кандидата филологических наук по специальности 01.01.01 – Русская литература. – Л.: Российский ордена Трудового Красного Знамени государственный педагогический университет им. А.И.Герцена. – 1991. –15 с.

[67]Голубинский Е.Е. История канонизации святых в Русской Церкви. 2-е изд.,  исправленное и дополненное. – М.: Университетская типография. –1903. –594 с.

[68]Беспалов Р.А. «Новое потомство» князя Михаила Черниговского по источникам XVI–XVII веков (к постановке проблемы) // Проблемы славяноведения. Сб. научных статей и материалов. Брянск: РИО БГУ. – 2011. Вып. 13. – С. 63–97.

[69]Ключевский В.О. Древнерусские жития святых как исторический источник. – М.: Издание К. Солдатенкова. – 1871. – 480 с.

[70]Клосс Б.М. Избранные труды. Т. II. Очерки по истории русской агио­графии XIV–XVI веков. – М.: Языки русской культуры. – 2001. – 488 с.

[71]Спасск ий И. Преподобная Евфросиния, княжна Суздальская (К 700-летию со дня кончины) //  Журнал Московской Патриархии. – 1949. – №1. –  С. 59–65. 

[72]Спасский И.А. Преподобная Евфросиния, княжна Суздальская (К 700-летию со дня кончины) //  Журнал Московской Патриархии. – 1949. – №1. –  С. 59–65.

[73]Клосс Б.М. Избранные труды. Т. II. Очерки по истории русской агио­графии XIV–XVI веков. – М.: Языки русской культуры. – 2001. – 488 с.

[74]История Российская с самых древнейших времён неусыпными трудами через тридцать лет собранныя и описанныя покойным тайным советником и астраханским губернатором Василием Никитичем Татищевым. – Кн. III. – М.: при Императорском Московском Университете. – 1774. – 530 с.  

[75]Летопись по Ипатскому списку. Издание Археографической комиссии. – СПб: Печатня В. Головина. – 1871. – 616 с. + Указатели. 

[76]Войтович Л.В. Князівські династії Східної Європи (кінець IX – початок XVI ст.): склад, суспільна і політична роль. Історико-генеалогічне дослідження. – Львів: Ін-т українознавства ім. І.Крип’якевича. – 2000. – 649 с.

[77]Зотов Р.В. О черниговских князьях по Любецкому синодику и о Черниговском княжестве в татарское время. – СПб: Тип.бр. Пантелеевых. – 1892. – 379 с.

[78]Там же.

[79]Войтович Л.В. Князівські династії Східної Європи (кінець IX – початок XVI ст.): склад, суспільна і політична роль. Історико-генеалогічне дослідження. – Львів: Ін-т українознавства ім. І.Крип’якевича. – 2000. – 649 с.

[80]Полное собрание русских летописей, изданное по высочайшему повелению Археографическою комиссиею. – Т. 3. IV. Новгородскiя лѣтописи. – СПб: Типография Э. Праца. – 1841. – 308 с.

[81]Гиппиус А.А.Загадки Мстиславовой грамоты // MiscellaneaSlavica. Сб.  ст. к 70-летию Бориса Андреевича Успенского / Сост. Ф.Б. Успенский. – М.: Индрик. –  2008. –  С. 109–129.

[82]Толстой М.В. Книга глаголемая Описание о российских святых, где и в котором граде или области или монастыре и пустыни поживе и чудеса сотвори, всякого чина святых. – М.: Университетская типография (М. Каткова). – 1887. –  288 с.

[83]Беспалов Р.А. «Новое потомство» князя Михаила Черниговского по источникам XVI–XVII веков (к постановке проблемы) // Проблемы славяноведения. Сб. научных статей и материалов. Брянск: РИО БГУ. – 2011. Вып. 13. – С. 63–97.

[84]Полное собрание русских летописей, издаваемое по Высочайшему повелению Археографической Комиссией. – Т. VII. Летопись по Воскресенскому списку. Подготовлена к изданию Я. И. Бередниковым и А. Ф. Бычковым под ред. А. С. Норова. – СПб: Типография Эдуарда Праца, 1856. – 345 с.; Полное собрание русских летописей, издаваемое по Высочайшему повелению Археографической Комиссией. – Т.  XV. Летописный сборник, именуемый Тверской летописью. Под ред. А.Ф. Бычкова. – СПб: Типография Л. Демиса. – 1863. – 504 с..

[85]Карамзин Н.М. История государства Российского. В 12-ти томах. – Т. III. – СПб: Типография Н.И. Греча. – 1818. – 507 с.

[86]Морозова Л.Е. Великие и неизвестные женщины Древней Руси. – М.: АСТ: Астрель, Харвест. – 2009. – 560 с.

[87]Серебрянский Н.И. Древнерусские княжеские жития(обзор редакцийитексты) // Чтения в обществе истории и древностей российских при Московском университете. – 1915. – Кн. 3. – С. 1–165.

[88]Дмитриев Л.А. Сказание об убиении в орде князя Михаила Черниговского и его боярина Федора // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 1 (XI – первая половина XIV в.) / Ред. Д.С. Лихачёв. – Л.: Наука. – 1987. – С. 412–416; Морозова Л.Е. Великие и неизвестные женщины Древней Руси. – М.: АСТ: Астрель, Харвест. – 2009. – 560 с.

[89]Кучкин В.А. Монголо-татарское иго в освещении древнерусских книжников (XIII – первая четверть XIV в.) // Русская культура в условиях иноземных нашествий. – М.: АН СССР, Ин-т истории СССР. – 1990. – С. 15–69.

[90]Хрусталёв Д.Г. Русь: от нашествия до «ига» (30-40 гг. XIII в.). 2-е изд., испр. и доп. – СПб.: Евразия. – 2008. – 384 с.

[91]Экземплярский А.В. Великие и удельные князья Северной Руси в татарский период, с 1238 по 1505 г. Т. II. Владетельные князья Владимирских и Московских уделов и великие и удельные владетельные князья Суздальско-Нижегородские, Тверские и Рязанские. – СПб: Типография Императорской Академии наук. – 1891. – 710 с.

[92]Каргалов В.В. Внешнеполитические факторы развития Феодальной Руси: Феодальная Русь и кочевники. – М.: Высшая школа. – 1967. – 266 с.

[93]Селезнёв Ю.В. Представленияоприроде власти ордынского ханаврусской письменной традиции // Вестник ВГУ. Серия: История. Политология. Социология. – 2013. – № 2. – С. 163–166.

[94]Лаушкин А.В. Идеология «ордынского плена» и летописные известия о «Неврюевой рати» // История и культура Ростовской земли. 2000. – Ростов, 2001 // http://www.rostmuseum.ru/Publications/Publication/170. – Дата доступа: 15.11.2014.

[95]Будовниц И.У. Духовенство и татарское иго // Религия и церковь в истории России / Сост. Е.Ф. Грекулов. – М.: Мысль. – 1975. – C. 97–106.

[96]Клосс Б.М. Избранные труды. Т. II. Очерки по истории русской агио­графии XIV–XVI веков. – М.: Языки русской культуры, 2001. – 488 с.

[97]Голубинский Е.Е. История Русской Церкви. 2-е изд., испр. и доп.  Т. 2: Период 2-й. Московский. От нашествия монголов до митрополита Макария включительно, 2-я половина тома. – М.: Имп. о-во истории и древностей российских при Московском университете. – 1917. – 616 с.

[98]Лихачёв Д.С. Литература трагического века в истории России // Библиотека литературы Древней Руси: в 20 т. / Под ред. Д.С. Лихачева [и др.]. – СПб.: Наука. Ленинградское отделение. – 1997. – Т. 5: XIII век. – С. 5–26.

[99]Лаушкин А.В. Малоизученный эпизод ростовского летописания второй половины XIII века// История и культура Ростовской земли. 2001 // http://www.rostmuseum.ru/Publications/Publication/205.– Дата доступа: 15.11.2014. Ростов, 2002. – Дата доступа: 15.11.2014.

[100]Полное собрание русских летописей, издаваемое по высочайшему повелению Археографической Комиссией. – Т. I. – I. II. Лаврентьевская и Троицкая   летописи. – СПб: Тип. Э. Праца. – 1846. – 267 с. 

 [101]Голубинский Е.Е. История Русской Церкви. 2-е изд., испр. и доп.  Т. 2: Период 2-й. Московский. От нашествия монголов до митрополита Макария включительно, 2-я половина тома. – М.: Имп. о-во истории и древностей российских при Московском университете. – 1917. – 616 с.

[102]Клосс Б.М. Избранные труды. Т. II. Очерки по истории русской агио­графии XIV–XVI веков. – М.: Языки русской культуры. – 2001. – 488 с.

[103]Полное собрание русских летописей, изданных по Высочайшему повелению. Т. XXII. 1-я половина. Книга Степенная царского родословия. Ч. 1. – СПб.:  Типография М.А. Александрова. –1908. – 342 с.

[104]Рудаков В.Н. Князь Борис Василькович Ростовский в исторической памяти XIII–XVI веков // Вестник Московского городского педагогического университета. Серия: Исторические науки. – 2013. – № 1 (11) 2013. – С. 18–25.

[105]Плюханова М.Б. Сюжеты и символы Москов­ского царства. – СПб.: Акрополь. – 1995. – 336 с.

[106]Полное собрание русских летописей, издаваемое по высочайшему повелению Археографической Комиссией. – Т. Х. VIII. Летописный сборник, именуемый Патриаршею или Никоновскою летописью. Под ред. А. Ф. Бычкова. – СПб: Типография министерства внутренних дел, 1885. – 244 с.

[107]Клосс Б.М. Избранные труды. Т. II. Очерки по истории русской агио­графии XIV–XVI веков. – М.: Языки русской культуры. – 2001. – 488 с.

[108]Полное собрание русских летописей, издаваемое по высочайшему повелению Археографической Комиссией. – Т. I. – I. II. Лаврентьевская и Троицкая   летописи. – СПб: Тип. Э. Праца. – 1846. – 267 с.  

[109]Хрусталёв Д.Г. Русь: от нашествия до «ига» (30-40 гг. XIII в.). 2-е изд., испр. и доп. – СПб.: Евразия. – 2008. – 384 с.

[110]Морозова Л.Е. Великие и неизвестные женщины Древней Руси. – М.: АСТ: Астрель, Харвест. – 2009. – 560 с.

[111]Летопись по Ипатскому списку. Издание Археографической комиссии. – СПб: Печатня В. Головина. – 1871. – 616 с. + Указатели. 

[112]Сказание об убиении в Орде князя Михаила Черниговского и его боярина Феодора // Повести и сказания Древней Руси. Памятники литературы XI–XVII веков в избранных переводах. Изборник /Ред. Д.С. Лихачёв, сост. Н.В. Понырко Отв. ред. Д.С. Лихачев. – СПб.: ДИЛЯ – 2001. – 1152 с.

[113]Клосс Б.М. Избранные труды. Т. II. Очерки по истории русской агио­графии XIV–XVI веков. – М.: Языки русской культуры, 2001. – 488 с.

[114]Морозова Л.Е. Великие и неизвестные женщины Древней Руси. – М.: АСТ: Астрель, Харвест. – 2009. – 560 с.

[115]Рашид-ад-Дин. Сборник летописей. В 3-х т. – Т. II / Пер. с персидского Л.А. Хетагурова. – М-Л.: Изд-во АН СССР. – 1952. – 473 с.

[116]Иоанн де Плано Карпини. История монгалов. Вильгельм де Рубрук. Путешествие в восточные страны / Введение, пер. и прим. А.И. Малеина. – СПб: Типография А.С. Суворина. – 1911. – 232 с.

[117]Юрченко А. Г. Золотая статуя Чингис-хана (русские и латинские известия) // Тюркологический сборник 2001: Золотая Орда и ее наследие. – М.: Восточная литература. – 2002. – С. 245–260.

[118]Парунин А.В. Модель смерти и умирания в «Повести об убиении князя Михаила Чериниговского» // Социальная мобильность в традиционных общест­вах: история и современность: материалы Всероссий­ской научной конференции с международным участием, по­священной 90-летию со дня рождения профессора М.М. Мартыновой и 100-летию со дня рождения профессора Б.Г. Плющевского. Ижевск, 20–21 ноября 2012 г. –Ижевск: Изд-во «Удмуртский университет». – 2012. – С. 97–105.

[119]Морозова Л.Е. Великие и неизвестные женщины Древней Руси. – М.: АСТ: Астрель, Харвест. – 2009. – 560 с.

[120]Святые мощи и святая ложь. Отчёт VIII-го (ликвидационного) Отдела Народного Комиссариата Юстиции VIII-му Всероссийскому Съезду Советов // Революция и церковь. – 1920. – № 9–12. – С.70–82.

[121]Святые мощи Евфросинии Полоцкой // Сайт Полоцкого Спасо-Евфросиниевского монастыря // http://spas-monastery.by/shrines_of_the_monastery/holy_relics/.  – Дата доступа: 15.11.2014.

[122]Литвина А.Ф., Успенский Ф.Б. Выбор имени у русских князей в X–XVI вв. Династическая история сквозь призму антропонимики. – М.: Индрик. – 2006. – 904 с.

[123]Чудинова И.А. Преподобная Евфросиния Полоцкая и традиции византийского женского монашества // Общество. Среда. Развитие. –2012. – № 4 (25) – С. 177–181.

[124]Лысенко П.Ф. Открытие Берестья. – Минск: Наука и техника. – 1989. – 159 с.

[125]Грушевський М.С. Історія України-Руси. В 11 т., 12 кн. – T. III. До року 1340 / Редкол.: П.С. Сохань (голова) та iн. – Київ.: Наукова думка. – 1992. – 586 с.

[126]Крип’якевич І.П.Галицько-Волинське князівство. – Київ: Наукова думка. – 1984. – 176 с.

[127]Войтович Л.В.Король Данило Романович: політик і полководець // Доба короля Данила в науці, мистецтві, літературі. – Львів: Мистецький фонд iменiкороля Данила. –  2008. – С. 22–97

[128]Летопись по Ипатскому списку. Издание Археографической комиссии. – СПб: Печатня В. Головина. – 1871. – 616 с.

[129]Летопись по Ипатскому списку. Издание Археографической комиссии. – СПб: Печатня В. Головина. – 1871. – 616 с.

[130]Грушевський М.С. Історія України-Руси. В 11 т., 12 кн. – T. II. X–XIII вик / Редкол.: П.С. Сохань (голова) та iн, – Київ.: Наукова думка. – 1992. – 640 с.

[131]Толочко О.П. Як звали другу дружину Романа Мстиславича ? // Україна: культурна спадщина, національна свідомість, державність / Confraternitas.Ювiлейний збiрник на пошану Ярослава Iсаєвича. – 2006–2007. –Вип. 15. – С. 98–102.

[132]Толочко А.П. Известен ли год рождения Даниила Романовича Галицкого? // Средневековая Русь – 2007. – Вып.7. –  С. 221–236.

[133]Грушевський М.С. Історія України-Руси. В 11 т., 12 кн. – T. II. X–XIII вик / Редкол.: П.С. Сохань (голова) та iн, – Київ.: Наукова думка. – 1992. – 640 с.

[134]Полное собрание русских летописей, издаваемое по высочайшему повелению Археографической Комиссией. – Т. I. – I. II. Лаврентьевская и Троицкая   летописи. – СПб: Тип. Э. Праца. – 1846. – 267 с.  

[135]Толочко А.П. Известен ли год рождения Даниила Романовича Галицкого? // Средневековая Русь – 2007. – Вып.7. –  С. 221–236.

[136] История Российская с самых древнейших времён неусыпными трудами через тридцать лет собранныя и описанныя покойным тайным советником и астраханским губернатором Василием Никитичем Татищевым. – Кн. III. – М.: при Императорском Московском Университете. – 1774. – 530 с.  

[137]Толочко О.П. Як звали другу дружину Романа Мстиславича ? // Україна: культурна спадщина,національна свідомість, державність / Confraternitas. Ювiлейний збiрник на пошану Ярослава Iсаєвича. – 2006–2007. –Вип. 15. – С. 98–102.

[138]Полное собрание русских летописей, издаваемое по высочайшему повелению Археографической Комиссией. – Т. I. – I. II. Лаврентьевская и Троицкая   летописи. – СПб: Тип. Э. Праца. – 1846. – 267 с.  

[139]Щапов Я.Н. Древнерусские княжеские уставы XI–XV вв. – М.: Наука. – 1976. – 240 с.

[140]Войтович Л.В. Князівські династії Східної Європи (кінець IX – початок XVI ст.): склад, суспільна і політична роль. Історико-генеалогічнедослідження. –Львів: Інститут українознавстваім. І.Крип’якевича. – 2000. – 649 с.

[141]Летопись по Ипатскому списку. Издание Археографической комиссии. – СПб: Печатня В. Головина. – 1871. – 616 с.;

[142]Летопись по Ипатскому списку. Издание Археографической комиссии. – СПб: Печатня В. Головина. – 1871. – 616 с.;

[143]Летопись по Ипатскому списку. Издание Археографической комиссии. – СПб: Печатня В. Головина. – 1871. – 616 с.

[144]Літопис Руський за Іпатським списком / Пер. і комент. Л.Є. Махновця. – Київ: Днiпро. – 1989. – 590 с.

[145]Летопись по Ипатскому списку. Издание Археографической комиссии. – СПб: Печатня В. Головина. – 1871. – 616 с.

[146]Грушевський М.С. Історія України-Руси. В 11 т., 12 кн. – T. III. Дороку 1340 / Редкол.: П.С. Сохань (голова) та iн, – Київ.: Наукова думка. – 1992. – 586 с.

[147]Летопись по Ипатскому списку. Издание Археографической комиссии. – СПб: Печатня В. Головина. – 1871. – 616 с.

[148]Толочко П.П. Власть в Древней Руси. X–XIII века. – СПБ: Алетейя. – 2011. – 202 с.

[149]Летопись по Ипатскому списку. Издание Археографической комиссии. – СПб: Печатня В. Головина. – 1871. – 616 с.

[150]Літопис Руський за Іпатським списком / Пер. і комент. Л.Є. Махновця. – Київ: Днiпро. – 1989. – 590 с.

[151]Войтович Л.В.Король Данило Романович: політик і полководець // Доба короля Данила в науці, мистецтві, літературі. – Львів: Мистецький фонд iменiкороля Данила. –  2008. – С. 22–97

[152]Літопис Руський за Іпатським списком / Пер. і комент. Л.Є. Махновця. – Київ: Днiпро. – 1989. – 590 с.

[153]Срезневский И.И. Материалы для словаря древнерусского языка. В 3 т. Т. 3:  Р–Ѩ. – М.: Знак. – 2003. – 1000 с.

[154]Войтович Л.В. О некоторых спорных проблемах изучения Галицко-Волынской Руси времен Романа Мстиславича и Даниила Романовича (заметки о новейшей историографии) // Русин. Международный исторический журнал. – 2014. – № 1 (35). – С. 52–63.

[155]Майоров А.В. К вопросу о происхождении второй жены Романа Мстиславича: дочь императора Исаака II в Галицко-Волынской Руси // Науковий вісник Волинського національного університету ім. Лесі Українки. – 2009. – Вип. 22. –С. 111–118; Майоров А.В. Дочь византийского императора Исаака II в Галицко-Волынской Руси: княгиня и монахиня // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2010. – № 1 (39). – С. 76–106; Майоров А.В. Коронация Даниила Галицкого: Никея и Рим во внешней политике галицко-волынских князей // Петербургские славянские и балканские исследования. – 2011. – № 1. – С. 143–154; Майоров А.В. Печать Евфросинии Галицкой из Новгорода // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. – 2011. – № 2. – С. 5–25; Майоров А.В. Был ли Даниил Галицкий коронован папой Иннокентием IV? // Русин. Международный исторический журнал. – 2011. – № 3 (25). – С.42–49; Майоров О.В. Єфросинія Галицька. Дочка візантійського імператора в Галицько-Волинській Русі: княгиня i черниця / Відп. ред. Л.В. Войтович. – Біла Церква: Вид. О.В. Пшонківський. – 2013. – 224 с.

[156]Янин В.Л., Гайдуков П.Г. Актовые печати Древней Руси X–XII вв. – Т.III. – М.: Интрада. – 1998. – 225 с.

[157]Майоров А.В. Печать Евфросинии Галицкой из Новгорода // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. – 2011. – № 2. – С. 5–25.

[158]Летопись по Ипатскому списку. Издание Археографической комиссии. – СПб: Печатня В. Головина. – 1871. – 616 с.

[159]Майоров А.В. Дочь византийского императора Исаака II в Галицко-Волынской Руси: княгиня и монахиня // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2010. – № 1 (39). – С. 76–106.

[160]Никиты Хониата история, начинающаяся с царствования Иоанна Комнина. Т.  2. (1186–1206) / Пер. с греч.  под ред. проф. Н.В. Чельцова .– СПб.: Тип. Департамента уделов. – 1862 – 540 с. 

[161]Майоров А.В. Дочь византийского императора Исаака II в Галицко-Волынской Руси: княгиня и монахиня // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2010. – № 1 (39). – С. 76–106.

[162]Літопис Руський за Іпатським списком / Пер. і комент. Л.Є. Махновця. – Київ: Днiпро. – 1989. – 590 с.

[163]Путешествие Новгородского архиепископа Антония в Царьград в конце 12-го столетия /С предисл. и примеч. П.И. Савваитова. – СПб: Типография Императорской Академии Наук. – 1872. – 198 с.

[164]Никиты Хониата история, начинающаяся с царствования Иоанна Комнина. Т.  2. (1186–1206) / Пер. с греч.  под ред. проф. Н.В. Чельцова .– СПб.: Тип. Департамента уделов. – 1862 – 540 с. 

[165]Майоров О.В. Єфросинія Галицька. Дочка візантійського імператора в Галицько-Волинській Русі: княгиня i черниця / Відп. ред. Л.В. Войтович. – Біла Церква: Вид. О.В. Пшонківський. – 2013. – 224 с.

[166]Летопись по Ипатскому списку. Издание Археографической комиссии. – СПб: Печатня В. Головина. – 1871. – 616 с.

[167]Войтович Л.В.Король Данило Романович: політик і полководець // Доба короля Данила в науці, мистецтві, літературі. – Львів: Мистецький фонд iменiкороля Данила. –  2008. – С. 22–97

[168]Майоров А.В. К вопросу о происхождении второй жены Романа Мстиславича: дочь императора Исаака II в Галицко-Волынской Руси // Науковий вісник Волинського національного університету ім. Лесі Українки. – 2009. – Вип. 22. –С. 111–118.

[169]Літопис Руський за Іпатським списком / Пер. і комент. Л.Є. Махновця. – Київ: Днiпро. – 1989. – 590 с.

[170]Летопись по Ипатскому списку. Издание Археографической комиссии. – СПб: Печатня В. Головина. – 1871. – 616 с.

[171]Летопись по Ипатскому списку. Издание Археографической комиссии. – СПб: Печатня В. Головина. – 1871. – 616 с.

[172]Літопис Руський за Іпатським списком / Пер. і комент. Л.Є. Махновця. – Київ: Днiпро. – 1989. – 590 с.

[173]Майоров О.В. Єфросинія Галицька. Дочка візантійського імператора в Галицько-Волинській Русі: княгиня i черниця / Відп. ред. тому Л. В. Войтович. – Біла Церква: Вид. О.В. Пшонківський. – 2013. – 224 с.

[174]Войтович Л.В.Король Данило Романович: політик і полководець // Доба короля Данила в науці, мистецтві, літературі. – Львів: Мистецький фонд iменiкороля Данила. –  2008. – С. 22–97

[175]Летопись по Ипатскому списку. Издание Археографической комиссии. – СПб: Печатня В. Головина. – 1871. – 616 с.

[176]Майоров А.В. Коронация Даниила Галицкого: Никея и Рим во внешней политике галицко-волынских князей // Петербургские славянские и балканские исследования. – 2011. – № 1. – С. 143–154.

[177]Войтович Л.В.Король Данило Романович: політик і полководець // Доба короля Данила в науці, мистецтві, літературі. – Львів: Мистецький фонд iменiкороля Данила. –  2008. – С. 22–97

[178]Летопись по Ипатскому списку. Издание Археографической комиссии. – СПб: Печатня В. Головина. – 1871. – 616 с.

[179]Полякова С.Г. Семейный статус представительниц высшего сословия Древней Руси и её соседей после принятия христианства // Русский сборник. Труды кафедры отечественной истории древности и средневековья Брянского государственного университета. – 2008.  – Вып.4.  – С. 127–136. // http://histerl.ru/vse_mareriali/kultura/semeinie_status_predstavitelnic_...

[180]Буко А. Холм и Столпье: русско-византийский контекст средневековых памятников юго-восточной Польши // Российская археология. – 2012. – № 4. – С. 26–36. 

[181]Майоров О.В. Єфросинія Галицька. Дочка візантійського імператора в Галицько-Волинській Русі: княгиня i черниця / Відп. ред. тому Л. В. Войтович. – Біла Церква: Вид. О.В. Пшонківський. – 2013. – 224 с.

[182]Летопись по Ипатскому списку. Издание Археографической комиссии. – СПб: Печатня В. Головина. – 1871. – 616 с.

[183]Летопись по Ипатскому списку. Издание Археографической комиссии. – СПб: Печатня В. Головина. – 1871. – 616 с.

[184]Летопись по Ипатскому списку. Издание Археографической комиссии. – СПб: Печатня В. Головина. – 1871. – 616 с.

[185]Петров Н.И. Холмская Русь. Исторические судьбы русского Забужья / Изд. П.Н. Батюшков. – СПб: Типография товарищества «Общественная польза». – 1887. – 321 с.

[186]Крип’якевич І.П.Галицько-Волинське князівство. – Київ: Наукова думка. – 1984. – 176 с.

[187]Летопись по Ипатскому списку. Издание Археографической комиссии. – СПб: Печатня В. Головина. – 1871. – 616 с.

[188]Майоров А.В. О происхождении имени и уточнении даты рождения Даниила Галицкого // Україна: культурна спадщина, національна свідомість, державність: Збiрник наукових праць. – Львів: Інститут українознавства ім. І. Крип’якевича НАН України. – 2011. – Вип. 20. – С. 453–478.

[189]Панишко С.Д. Угровське князівство Данила Романовича // Король Данило Романович і його місце в українській історії. Матеріали міжнародної і наукової конференції, Львів 29–30 листопада 2001 р. – Львів: вид-во ВМС – 2003. – С.58–65; Майоров А.В. Был ли Даниил Галицкий коронован папой Иннокентием IV? // Русин. Международный исторический журнал. – 2011. – № 3 (25). – С.42–49.

[190]Летопись по Ипатскому списку. Издание Археографической комиссии. – СПб: Печатня В. Головина. – 1871. – 616 с.