Целью нижеследующего рассмотрения зафиксированных в источниках фактов является выявление тенденции развития представлений о совместимости статусов монаха и светского правителя в Европе и на Руси эпохи развитого средневековья (X–XIII вв).
Начнём с констатации несомненного факта: соответствующие представления средневекового общества столетиями основывались на вполне определённом мнении отцов христианской церкви, в частности, Василия Великого, одного из основателей монашества. «Но кто произнёс уже свой обет, – писал он, – тому надобно соблюдать себя для Бога, как одно из священных приношений, чтобы тело, посвященное Богу обетом, осквернив опять служением обыкновенной жизни, не подпасть суду за святотатство» [ , С. 139–140][1].
Согласно Л.П. Карсавину, уже к началу IX в. монастырский устав Святого Бенедикта прочно утвердился в Италии, Германии и Франции; в Англии и Испании он был близок к победе. «Принявший обычные в то время монашеские обеты, обязанный навсегда остаться в избранном им монастыре (stabilitasloci), отмеченный тонзурою, монах отдаётся Богу, стремится к Нему и к любви к Нему. Вступивший в монастырь принадлежит не себе, а Богу», – диктовал этот строгий устав[ , С. 59, 69][2]. Тогда нарушать stabilitas loci («обет постоянства») категорически не позволялось даже вчера ещё коронованным особам. Это испытал на себе, в частности, Альфонсо IV, или, иначе, Альфонсо Монах, король Астурии и Леона в 925–931 гг. «Правил дон Альфонсо, сын короля дона Ордоньо, 5 с половиной лет, – говорится во второй хронике Карденьи. – Он оставил власть своему брату дону Рамиро, а сам подался в монастырь Святого Фагунта» Всего через год экс-король решил вернуть себе престол, который и захватил, выйдя из монастыря и воспользовавшись отсутствием на тот момент дона Рамиро в столичном г. Леоне. Однако попытка эта закончилась для него очень печально: Альфонсо Монах был снова водворён в монастырь, но на этот раз уже,по приказу победившего в их междоусобице брата, ослеплённый [ , С. 377][3]. По-видимому, бывшие подданные несчастного Альфонсо не согласились с попранием им существующих норм.
Что монашеские обеты воспринимались всерьёз и через столетие, подтверждает, наверное, история его арагонского коллеги РамироII, также прозванного «монахом» (Ramiroel Monje).Р. Альтамира-и-Кревеа так излагал его историю: «Альфонс I умер бездетным в 1134 г., Он завещал своё королевство двум военным орденам – иоаннитам и тамплиерам. Однако ни наваррцы, ни арагонцы не пожелали исполнить это странное завещательное распоряжение. Дворяне Арагона избрали королём брата Альфонса Рамиро, монаха одного из нарбонских монастырей. …Желая передать корону своим наследникам, он, получив от папы освобождение от обета безбрачия, женился на Агнгессе Аквитанской. От этого брака родилась дочь Петронила, которую Рамиро выдал замуж за графа Барселонского Беренгера IV. Затем Рамиро отрёкся от престола и вновь удалился в монастырь (1137 г.)» [ , С. 160][4].
Кроме добровольного, на западе Европы исстари существовала практика также и насильственных пострижений, которыми отмечена, например, история королевской династии Меровингов, вплоть до последнего её представителя, Хильдерика III, отправленного в монастырь Ситью в 751 г. В 576 г. приключилась драматическая история cына короля ХильперикаIпринца Меровея. «…Меровея, который все еще содержался отцом под стражей, постригли, облачили в одежду, которую обычно носят клирики, рукоположили в пресвитеры и направили в монастырь, называемыйАнинсола, в Ле-Мане» [ , С. 123–124][5].«Острижение волос для королей из рода Меровингов, – согласно В.Н. Малову,– было не просто величайшим позором – оно полностью лишало их дееспособности, возможности исполнять королевские функции»[ , С. 150–158][6]. Таким образом, наш постриженный принц больше не мог претендовать на королевский трон.
Согласно И.Ю. Николаевой, даже в средневековой Франции, где зародился культ Прекрасной Дамы, стране-«законодательнице моды» на «женскую свободу», даже «знатный статус не гарантировал от насильственного пострижения в монахини» [ , С. 82][7].В канун развитого средневековья это в полной мере испытала на себе входившая в следующую династию, Каролингов, королева Юдифь, урождённая герцогиняВельф (la belleJudith – «прекрасная Юдифь»), вторая жена ЛюдовикаI Благочестивого. Против неё восстали сыновья Людовика от первого брака. У Тегана под 830 г. об этом сказано так:
«они схватили королеву Юдифь, насильно спрятали её и отправили в монастырь, её братьев Конрада и Рудольфа они постригли и (равным образом) отправили в монастырь»[ , C. 56][8]. Потребовалось вмешательство папы Григория IV, объявившего насильственное пострижение королевы недействительным. Итак, насчёт возможности выхода из монастыря королевской особы на западе Европы уже накануне рассматриваемого периода вполне могло возникнуть представление типа «вообще-то нельзя, но… можно».
Можно представить, как в начале уже XIII в. повлияла на мирян отмена безусловной осёдлости (stabilitas loci) и даже бродячесть, которые и были основой деятельности Ордена братьев-проповедников, нуждавшихся в свободе передвижения [ , C. 134][9].
На востоке Европы, в Византии, в том же IXв. то же насильственное пострижение практиковалось как один из распространённых видов наказания. Византийская Псамафийская хроника содержит описание одного из конфликтов, произошедших в императорском дворце Льва VI Мудрого. Участники конфликта – умерший в 899 г. Стилиан Заутца, имевший чин василеопатора, буквально, «отца императора», являвшийся, одновременно, василевсовым тестем, и духовник Льва VI Евфимий, будущий константинопольский патриарх. Евфимий, сказано в данной хронике, однажды«громко упрекнул Стилиана, что он нарушает христианские заповеди, превращая святую схиму в наказующий меч и давая возможность дурным людям так поступать. «Святой господь, человеколюбец, терпит твою дерзость, но когда-нибудь воздаст». Так сказав, он оставил его и ушёл» [ , С. 38][10].
Однако пострижение было одной из составляющих политической жизни также и в Византии. Как известно, византийские императоры обычно принимали его на смертном одре, как, к примеру, Михаил IV Пафлагонский в 1041 г. «Прежде чем переселиться из этого мира, – писал об этом Пселл, – самодержец ищет духовного переселения, расстаётся с царской властью, с которой всё равно вскоре должен был распрощаться, освобождается от всех земных пут и обращается к Богу…» [ , С. 50][11]. По-видимому, поэтому пострижение и рассматривалось как некий аналог смерти, а монастырь, соответственно, – того света, откуда нет возврата. Для проигравшего пострижение становилось, таким образом, альтернативой его физического уничтожения. По-видимому, византийцам запомнилась кровавая расправа, учинённая на халкидонской пристани Европия по приказу победителя Фоки в ноябре 602 г. Согласно Феофану Исповеднику, прежде убиения самого свергнутого Маврикия, «сперва при глазах родителя убили пятерых сынов его, чтобы растерзать сердце его убиением детей». Под угрозой повторения чего-то подобного неудачник, вынужденный пойти на компромисс с победителем, принимал постриг как бы по собственной воле. О целых трёхподобных случаях упоминает Феофан. В 715 г. Артемий, царствовавший под именем Анастасия II, был свергнут Феодосием. «Артемий,– пишет этот хронист, – … выпросивши честное слово на пощаду, одевшись в монашеское платье, отдался. Феодосий сохранил его без вреда и сослал в Фессалонику». Однако уже в 717 г. самому Феодосию III пришлось отречься в пользу Льва Исавра, у которого он, в свою очередь, точно также выпросил для себя пощаду. «Феодосий, – пишет Феофан, – …посоветовавшись с патриархом Германом и сенатом, чрез того же патриарха взял честное слово от Леона на безопасность свою, таким образом вручил ему царство. Феодосий же с сыном своим вступивши в духовное звание в спокойствии провели остаток жизни их». В 813 г. другого выхода не осталось и у Михаила I Рангаве, так как его войска, перешли на сторону Льва Армянина, который, по словам Феофана, «признан был и военачальниками и от воинов законнейшим царем римским». «Михаил, – пишет хронист, – услышав о провозглашении его, с Прокопиею своею супругою и с детьми прибегнул в молитвенный дом у площади, и все они остригшись возложили на себя монашеские одежды»[ , С. 218, 282, 285, 369][12].Любопытно, что сыновья обоих этих экс-императоров-монахов, постриженные вместе со своими отцами, сделали неплохую духовную карьеру: Феодосий, сын Феодосия III, сделался митрополитом, а Игнатий, сын Михаила I Рангаве – даже патриархом[ , С. 20; С. 235][13].
Однако без какого-либо предварительного с ними соглашения Константин VII Багрянородный отправил в монастырь двоих собственных шуринов, – братьев Лакапинов. Согласно анонимному продолжателя Феофана, он «не доверял царю Стефану и его брату Константину, опасался, как бы они и с ним не сотворили того же самого, и полагал, что раз уж они не пожалели родного отца, то не пожалеют и его, пригласил к себе братьев. Когда те сидели за столом еще с набитыми ртами, на них набросились… приготовленные для этого люди, братьев удалили из дворца, поселили на ближайших островах и постригли в монахи». Дело в том, что 40 днями ранее, 20 декабря 944 г., эти неблагодарные сыновья расправились с больным Романом IЛакапином, сделавшим их своими соправителями. Согласно тому же анониму, «...Стефан (а заодно с ним были и другие цари) злокозненно удалил Романа из дворца, сослав на остров Прот, и постриг в монахи». Впрочем, сам старший Лакапин ещё в 919 г. точно также расправился со своей сватьей, матерью тогда ещё малолетнего Константина Багрянородного и вдовой Льва VI Мудрого Зоей Карбонопсиной («Угольноокой»): «и удалили её из дворца, отправили в Петрий и постригли в монастыре святой Евфимии» [ , С. 165, 180–181][14]. Там Зоя, по-видимому, и умерла.
Но и до, и после неё некоторым византийкам всё же удавалось, наоборот, сменить одежды монахини на облачение императрицы. Ранее, в IX в., это произошло, в частности, с царевной Евфросиньей, – очевидно, впрочем, что помимо её воли. Последний царствовавший мужской представитель Исаврийской династии Константин VI, разведясь в 795 г. со своей супругой, отправил её в монастырь вместе с дочерью, тогда 5-летней[ , С. 101–102][15].В 823 г., когда монахине Евфросинии уже было за 30, на ней вторым браком женится основатель Аморийской династии Михаил IIΤραυλός, то есть, «Косноязычный». «По Генесию, – цитировал Б.М. Мелиоранский византийского автора, – император Михаил… «удвоил, безумствуя, своё нечестие», и взял себе в супруги и перевёл во дворец Евфросину, дочь подвергшегося казни чрез ослепление Константина, приступившую к монашеской жизни» [ , С. 2][16]. Но в 829 г. Травл умер. Феофил, его сын, воцарившись, «изгнал свою мачеху Евфросинью и заставил её вернуться в тот монастырь, в который она прежде постриглась» [ , С. 41][17].
Позже Карбонопсины, уже XI в., не в монастырь, а, наоборот, из него благополучно вернулась её праправнучка и тёзка, именовавшаяся, как законная дочь императора Константина VIII, Πορφυρογέννητη. Вдекабре1041 г. скончался, предварительно приняв монашеский постриг, её второй муж, Михаил IVΠαφλαγών, есть, просто-напросто, «пафлагонец». Престол занял племянник последнего, Михаил V Καλαφάτης, – попросту, «конопатчик», Зоей, кстати, усыновлённый.Михаил Пселл, лично участвовавший в свержении этого эфемерного правителя в апреле 1042 г., всячески порицал его, в том числе, также и за насильственное пострижение Порфирогениты: «так поступил чужак с рождённой во дворце, безродный – с благородной …и в конце концов отправил людей, чтобы постричь, а вернее сказать – убить её…». Однако в ответ Константинополь восстал против младшего Котопатчика, который поспешил вернуть Зою с Большого Принцева острова.Её, согласно Псёллу, выставили «на самой высокой площадке Великого театра», не позаботившись, – по-видимому, в спешке,–«переменить ей одежды и облечь её в пурпурное платье», подобающее императрице. Когда народ увидел Порфирогениту в облачении монашки, «битва вспыхнула с новой силой» [ , С. 59–63][18].По её итогам Калафат-младший лишился сперва зрения, потом – и самой жизни, а Зоя II Порфирогенита в свои 64 третьим браком выходит замуж за следующего императора, Константина IX Мономаха, который был на 20 лет её моложе… «В истории Византии, – пишет А.В. Майоров, – известно немало случает, когда… члены императорской фамилии, в силу различных причин, главным образом политических, принимали монашество, а потом слагали его, и даже вступали в брак. Особенно часто подобные послабления допускались в отношении женщин» [ , С. 86][19]. Тогда, в июне 1042 г., всё произошло как раз так.
Вернёмся, однако, к Зое Карбонопсине. Если la belle Judith воспользовалась поддержкой папы Григория IV, то её товарка по несчастью Καρβωνοψίνα имела патриарха Николая Мистика своим противником. Как сообщает та же Псамафийская хроника под 912 г., патриарх «вооружился против Зои, матери нового самодержца, и, изгнав её из дворца, заставил всех членов синклита и епископов собственноручно подписать обещание, что они её отныне не примут, не станут считать царицей, не допустят во дворец и не будут прославлять как императрицу. Но не прошло и четырёх месяцев, как он по своей воле привел её обратно и во дворце постриг, дав ей имя Анна и объявив своей духовной дочерью». Однако хитрой Зое удалось Мистика обмануть, сделав свой постриг недействительным: «она же, считая принятие монашества нежелательным, притворилась больной и испросила себе мясной, еды, каковую иерарх и приказал ей дать в самый день пострижения» [ , С. 76][20]. Эта ошибка едва не стоила патриарху жизни, когда несостоявшаяся с первого раза монахиня вернула себе власть.
По-видимому, жертвой обмана в другом случае стал, , наоборот, не клирик, а венценосец. Исаак I Комнин, отправившись в декабре 1059 г. на охоту, простудился и смертельно, как это сперва всем, в том числе и ему самому, показалось, заболел. В таком состоянии он отрёкся в пользу одного из своих соратников Константина Дуки, – но, как оказалось, поспешно. Учёный монах Михаил Псёлл, непосредственный участник событий, описал всё это так: «Царь же, задумавшись о предстоящем переселении в лучший мир, пожелал постричься. …Через некоторое время Исаак, отчаявшись в своих надеждах на престол и на жизнь, постригся и облачился в монашеские одежды; среди ночи его болезнь успокоилась, он немного пришёл в себя и, поняв, в каком положении находится, отрёкся от всего, а когда увидел перед собой нового царя, подтвердил, что всё совершилось по его воле, немедленно покинул дворец и на корабле отправился в Студийский монастырь» [ , С. 164, 170][21]. Согласно Н.А. Скабаллановичу, император был намеренно введён в заблуждение одним из своих наиболее доверенных приближённых. «…По немногим имеющимся в нашем распоряжении данным можно догадываться, – писал этот исследователь, – что в деле отречения и пострижения Комнина нашла себе приложение злостная интрига, хорошо подготовленная и удачно разыгранная, главным руководителем которой был Михаил Пселл, жертвой – Комнин и его семья, человеком, пожавшим плоды, – Константин Дука» [ , С. 89–90][22].
Наметившаяся таким образом тенденция значительного «обмирщения» практики монаршего пострига логически вела к тому, что личная безопасность утратившему власть им уже не гарантировалась. Свидетельство тому – несчастная судьба свергнутого в 1072 г. с престола Романа IV Диогена, о которой повествует, в частности, Михаил Атталиат. Роман сдался на милость Михаила VII Дуки, и согласился принять постриг в обмен на гарантию личной безопасности под ручательство целых трёх митрополитов: «pontifices Chalcedoniae, et Heracleae et Coloneae».Несмотря на это, ещё до своего заключения в монастыре на острове Проти, где он вскоре и умер, Диоген был изувечен посредством варварски исполненного ослепления [, P. 178][23].
В следующем, XII в. ослепление свергнутого императора уже не сопровождалось пострижением, а вместо монастыря его ожидала просто тюрьма. О случившимся с Исааком II Ангелом повествует Никита Хониат: «…царь в последний раз смотрел на свет Божий: вскоре потом ему выкололи оба глаза в Вирской обители… После этого несчастья, пробывши несколько дней без пищи для облегчения мучительной боли, он был временно заключён во дворце, а потом, спустя недолго, переведён в темницу…»[ , 127–137][24]. Его мучителю и, одновременно, старшему брату Алексею III Ангелу, которого Никита Хониат называет «трусливейшим из людей», сравнительно ещё повезло. Этот Ангел, сбежавший, прихватив драгоценности, из осаждённого крестоносцами Константинополя, если cогласиться с А.В. Майоровым, предварительно, где-то промежутке с августа 1203 по апрель 1204 г., побывавший даже в далёкой Галицкой Руси[ , С. 71–116][25], вздумал причинить ущерб также и другому своему родственнику, а именно зятю, на тот момент уже императору Никеи Феодору IЛаскарису, на владения которого в союзе с турками и напал. Однако в битве при Антиохии-на-Меандре в 1211 г. победил как раз Ласкарис, которого отличало признанное благородство. «..Он, – писал Георгий Акрополит, – взял в плен и своего тестя императора Алексея, найдя его в бою. Чтя его подобающим образом, он увёл его в Никею и, сняв с него знаки императорского достоинства, приказал отправить его в монастырь Иакинфа» [ , С. 20 –21][26]. Согласно Никифору Григоре, Феодор Ласкарис, «отправив его в Никею, облек в монашескую одежду. Затем он заботливо доставлял ему всё необходимое»[ , С. 21][27]. Таким образом, в XIII в. восстановилась, казалось бы, попранная последующими жестокостями старая традиция.
В середине следующего XIV-го другой император, Иоанн VI Кантакузин, также проиграл собственному зятю, Иоанну V Палеологу. В Кантакузиновых мемуарах, которыми его «История», собственно,и является[ , С. 296][28], утверждается, что в ноябре 1354 г., ему представился удобный случай сменить, наконец, императорское достоинство на монашескую схиму («μοναχώνσχήμα»)[ , P. 285][29]. На самом же деле он готовился оказать зятю ожесточённое сопротивление, и за военной помощью обращался даже к османам, однако всё проиграл. «С вынужденным смирением, – писал Т.Д. Флоринский, – он переменил порфиру на клобук и под именем Иосафа удалился в Мангатский монастырь». «Иоанн Кантакузин, приняв монашество, – сказано у того же автора далее, –уже более не вмешивался в политические дела. Живя то у сына в Пелопоннесе, то в Византии, он посвятил себя исключительно литературным занятиям» [ , С. 44, 46][30]. С этим мешает согласиться, однако, хотя бы уже то, как он отрекомендовал самого себя в своём же «Диалоге с иудеем». В славянском переводе конца XIV в. это выглядит, буквально, так: «Благочьствому и христолюбивому цару и самодрьжавному грькомь Иоанну Кантакузину, иже божествнымь и иночьскымь образомь прѣименовану Иасафь монах» [ , С. 336][31]. Фактически он действительно продолжал править, фактически, в роли соправителя-соимператора своего зятя. «Между Иоанном Палеологом и Иоанном Кантакузиным, – читаем мы на этот счёт у Э. Франчеса, – установилось сотрудничество, притом рада этого последний не поколебался пожертвовать интересами своего собственного сына Матвея. Кантакузин остался высшим советником императора. Ни одно важное решение не могло быть принято без его согласия» [ , С. 146][32]. Итак, точка зрения выдающегося русского византиниста впоследствии оказалась доказательно опровергнутой его румынским коллегой. Как раз на этот счёт дополнительные аргументы приводились также Г.М. Прохоровым. «Став монахом, – подчёркивалось им, – Кантакузин вовсе не порвал с двором, – он по-прежнему открыто именовался и продолжал свою политическую деятельность, сменив лишь её методы. Если прежде его политика служила богословию, то теперь посредством богословия он проводил свою политику» [ , C. 322–323][33]. Итак, перед нами предстаёт некий византийский Ришелье, чья фигура и завершает, по-видимому процесс «обмирщения» традиции монаршего пострига в Византии, вступившей тогда же в финальноестолетиееё существования.
Аналогичная средневековая традиция не могла отсутствовать, разумеется, также и в славянских странах. Наличие её, в частности, государстве Пястов первой половины XI в. предполагалось Н.М. Карамзиным. «В Польше, – писал он, – царствовал тогда Казимир, внук Болеслава Храброго: изгнанный в детстве из отечества вместе с материю, он удалился (как рассказывают историки польские) во Францию и, не имея надежды быть королём, сделался монахом. Наконец вельможи польские, видя мятеж в Государстве, прибегнули к его великодушию: освобожденный Папою от уз духовного обета, Казимир возвратился из кельи в чертоги царские. Желая пользоваться дружбою могущественного Ярослава, он женился на сестре его, дочери Св. Владимира» [ , С. 164–165][34]. Однако самый ранний из польских хронистов, писавший в конце того же XI – начале XII-го вв., Галл Аноним, о Казимировом пострижении в монахи и о последующем папском разрешении от обета ничего не сообщает. По его словам, в одной из обителейпольский принц обучался, а не состоял в ней монахом. «Говорят также, – писал Галл, –что он с большим благоговением почитал святую церковь, особенно увеличивал число монахов и женских монашеских общин, так как он ещё ребенком был отдан родителями в монастырь, где изучил Священное писание» [ , С. 53][35].
По-видимому, гораздо более фундаментальную, и не только религиозную, подготовкуполутора веками ранее получил также и другой принц.Симеон, сын князя, или хана, Болгарии, Бориса (Богориса, Богора) в крещении Михаила, согласно М. Дринову, учился, по всей вероятности, в знаменитой МагнаврскойшколеКонстантинополя [ , С. 4][36]. Вдовольно близком будущем «цар на българите», он сделался государем, пожалуй, ещё более великим, чем упомянутый выше «Kazimierz I Odnowiciel». В «Воздаяниях» Лиутпранда Кремонского сказано, буквально, следующее: «Говорят, что этот Симеон был emiargon, то есть полугреком, ибо в детстве изучал в Византии риторику Демосфена и силлогизмы Аристотеля. Затем, как рассказывают, оставив изучение наук, он принял святое одеяние монаха. Однако позднее, прельщённый жаждой власти, он сменил тишину и покой монастыря на светские бури, предпочитая следовать скорее примеру отступника Юлиана, нежели блаженнейшего Петра, носящего ключи от царства небесного» [ ,S. 87;[37]]. Считается, что у Лиутпранда воспроизводится принятое в современной ему Византии Х в. отрицательное отношение к её успешному конкуренту, даже присвоившим себе титул αυτοκράτωρΒουλγάρων και Ρωμαίων – «царь болгар и ромеев». Лиутпрандово ‘emiargon рассматривается как искажённая латинская версия греческого ἡμίεργος, – то есть, «наполовину развитый, неоконченный», – в смысле степени Симеоновой образованности [ , S. 22][38]. По-видимому, дело в том, что ему пришлось прервать обучение из-за пострига, по желанию своего царственного отца. Считается, что Борис-Михаил стремился сосредоточить в руках своей фамилии всю полноту как государственной, так и церковной власти. Поэтому, в соответствии со своим первоначальным планом, уйдя в монастырь, сделал старшего сына, Владимира-Расате, ханом-правителем Болгарии вместо себя, тогда как младшему, Симеону, предназначался болгарский архиепископский престол [ , С. 126][39]. Однако обстоятельства вынудили хана-монаха срочно пересмотреть своё решение о престолонаследии. «Хроника» Регинона Прюмского повествует: «Спустя немного времени, (Борис), побуждённый божественным внушением, оставил земное царство, чтобы на небе вечно царствовать со Христом, и, поставив на свое место своего старшего сына, постригся и, приняв одежду святого подвижничества, сделался монахом, предаваясь дни и ночи милостыне, бодрствованию и молитвам. Между тем сын его, которого он поставил князем, далеко уступая отцу в напряжённости и деятельности, стал заниматься охотою, проводить время в пьянстве, пиршествах и распутстве и всеми средствами призывать новокрещенный народ к языческим обрядам. Когда услышал об этом отец, пылая чрезвычайною ревностью, сложил священную одежду, и, снова взяв военный пояс, одевшись по-княжески и присоединив к себе боявшихся Бога, подверг преследованию сына: тотчас без всякого затруднения он схватил его, выколол глаза и посадил в тюрьму; затем, созвавши всё своё царство, поставил царём своего младшего сына, заявив ему перед всеми, что он потерпит то же, если в чем-нибудь отступит от истинного христианства. Устроивши это таким образом, он снял военный пояс и снова принял одежду священной веры и, ушедши в монастырь, остатки настоящей жизни провёл в святом подвижничестве» [ , С. 221–222][40].Между прочим, эти Региноновы известия имеют, по-видимому, сфрагистическое подтверждение. И. Йордановым опубликованы сведения о двадцать одной вислой свинцовой печати-молиндовуле, на девятнадцати из которых имеется греческая надпись МНХАНΛ АРХОNТА ВОVΛГАРНАС, то есть, «Михаил князь Болгарии» (Рис. 1: 1).
Рис. 1. Печать архонта Болгарии Михаила по И. Йорданову
Легенда остальных двух молиндовулов гласит: МІХАНΛ МОNАХωГЕГωNОТОС ЕК ΘV АРХОN ВОVΛГАР(ІАС), – «Михаил монах, от Бога поставленный князь Болгарии» (Рис. 1: 2) [ , С. 31–36, 159–160.][41]. Обычно предполагается, что детронизация Владимира-Расте и воцарение в Болгарии Симеона I произошли в 893 г., хотя, по мнению М. Дринова, последний «вступил на престол несколько раньше 888г.» [ , С. 5][42]. Однако, независимо от того, когда именно Борисом-Михаилом применялись печати с термином «μοναχω» в легенде, в царствование ли Владимира, или уже Симеона, ясно: этот архонт-монах всегда сохранял за собой также и значительную светскую власть. Так, сразу после того, как незадачливого брата Владимира сменил на троне Симеон, Борисом был созван специальный церковный собор, на котором он публично предупредил нового болгарского князя, что его постигнет судьба предыдущего, если он хоть в чём-то отступит от истинного христианства [ , С. 126][43]. Впрочем, Симеон, по-видимому, в подобном стимуле заведомо не нуждался. Несмотря на то, что грех нарушения монашеских обетов ему был официально отпущен болгарской церковью, по-видимому, на том же самом её соборе, он после 893 г. вёл, практически, монашескую жизнь. Согласно свидетельству константинопольского патриарха Николая Мистика, Симеон I «ничем, кроме данной ему Богом властью управлять, не отличается от тех, кто дал обет жить вне мира сего», то есть, от официально монашествующих [ , С. 127][44]. Таким образом, можно, наверное, сказать, что основания христианской государственности Болгарии были заложены двумя её князьями-монахами, Борисом-Михаилом и его сыном Симеоном.
Рис. 2. Преподобный Симеон Мироточивый Кральева церковь, Студеница, Сербия
Семионом после монашеского пострига стал также великий жупан Стефан Неманя, основатель единого Сербского государства в конце XIIв., и, одновременно, собственной династии Неманичей [ , C. 212сл.][45].«Для династии Неманичей, – пишет Т.А. Белякова, – огромное значение имела традиция предсмертного принятия монашества правителем… Первым из династии Неманичей принял монашеский постриг сын основателя династии – Растко, впоследствии святой Савва (1169 или 1174–1236). Стефан Неманя, уступив престол сыну Стефану Первовенчанному, удалился на Афон и принял монашество, так же в монастырь ушла его жена Анастасия в 1196 г. Из их потомков точно приняли постриг короли Радослав (1228–1234), Урош I (1243–1273), Драгутин (1276–1282), Димитрий и Стефан Вукановичи» [][46]. В средневековых житиях Святого Саввы упоминается «Савино подизање из мртвих брата Стефана»: воскрешение им последнего, чтобы постричь его в монахи [ , С. 102–103][47].
Согласно Т.А. Беляковой, «Изображения правителей в монашеских одеяниях, – согласно Т.А. Беляковой, –…создавали идеальный образ сербской династии Неманичей, подчеркивая истинно христианское поведение сербских святыхправителей (весьма далёкое от реальных политических событий эпохи). Благодаря усилиям Стефана Немани, принцип династической святости становится основой легитимности власти, необходимой связью между земным и небесным, гарантом избранности сербского народа» [][48]. И в самом деле, К примеру, на одной из фресок монастыря Студеница, основанного Неманей в 1190 г., мы видим его самого в образе преподобного Симеона Мироточивого, изображённого именно в монашеском одеянии (Рис. 2). Однако непосредственные преемники его, по-видимому, сразу проявили себя вовсе не как святые. После его кончины в 1200 г. последовала такая междоусобица между Неманичами, что для её прекращения потребовалось даже посмертное его участие. «Оставляя престол, Стефан Неманя назначил преемником своего сына своего Стефана, – писал П.С. Казанский.– Честолюбивый брат его Волкан при помощи венгров отнял у брата Далматию и Диоклию и объявил себя королём. Стефану оставалась одна Сербия с титулом великого жупана. Но врага хотели отнять у него и последние владения. Стефан с трудом отражал нападения; земля сербская страдала; кровь ея сынов проливалась; опустошались поля, сжигаемы были селения. В таком несчастном положении Стефан писал к брату своему Савве , чтобы он для спасения земли Сербской перенес мощи святого отца их в Сербию. «Пo отшествии вашем, писал Стефан, земли наша стала осквернена беззаконием, улита кровью, пленена иноплеменными; враги наши одолели нас; и по взаимной ненависти сделались мы позором для соседей наших» [ , C. 30–31][49]. Одолевший Вука Неманича Стефан стал II-м, но Первовенчанным, то есть, первым «краалем серпским», получив свою корону, между прочим, от римского папы ГонорияIII; его младший брат Савва сделался первым архиепископом сербским [ , С. 9][50]; впрочем, оба впоследствии были объявлены святыми.
Итак, по-видимому, примерно такой же, как и в современной им соседней Византии процесс «обмирщения» традиции монаршего пострига протекал также и в средневековых в южнославянских государствах. Но, пожалуй, специфичным для Болгарии и Сербии была последующая канонизация главных действующих лиц.
Cвятой Савва по его прибытии на Афон поселился первоначально именно в русском Свято-Пантелеймонове монастыре [ , C. 8][51], называемом также как Ρωσσικόν.Не приходится сомневаться, что об этом сербском монашествующем княжиче было хорошо известно в тогдашней Древней Руси. Это произошло, по-видимому, ещё и благодаря её династическим связям с тогдашними балканскими государствами, прежде всего, с ведущим из них, – Византией. Византийский император Исаак IIАнгел, в частности, был в свойствè, с одной стороны, с сербской, а, с другой стороны, по-видимому, также и с древнерусской правящей династиями. Доподлинно известно, что его племянница Евдокия Ангелина была выдана им за Стефана Неманю-младшего. Предполагается, что его дочь, по имени, как считает А.В. Майоров, Евфросиния, стала второй женой Романа Мстиславича Галицкого [ , С. 77–78, 83, 106][52]. Таким образом, эта летописная «великая княгиня Романова», в принципе, была родственницей Саввы Сербского.
Рис. 3. Новгородский поруб начала XI в., по О.М. Олейникову
У А.Ф. Литвиной и Ф.Б. Успенского упоминается, буквально, «короткая история политических княжеских пострижений в домонгольской Руси» [ , C. 140][53]. На поверку, однако, таковая оказалась не такой уж короткой. Ведь безусловно политическим было состоявшееся уже в середине XI в. В Софийской первой летописи под 1059 г. об этом княжеском пострижении сказано, буквально, следующее: «Вълѣто 6567. Изяславъ, Святославъ и Всеволодъ высадиша стрыя своего изъ поруба, сѣдѣвълѣтъ в Пьсковѣ 24, зане водиша и ротѣ: цѣловатькрестъ, и бысть чернецъ, и приведоша и въ Кiевъ» [ , С. 139][54]. То есть, после смерти Ярослава Мудрого его сыновья освободили Судислава, своего самого младшего дядю по отцу, из подземной тюрьмы в Пскове, где он просидел двадцать четыре (!) года. Кстати, близкий по времени «поруб», датированный по дендроанализу 1041 г., выявленный в Новгороде, представлял собой яму глубиной 3 и диаметром 5 м, с укреплёнными еловыми досками стенами (Рис. 3). Считается, что целью заточения в поруб являлось ослабление здоровья и подрыв сил соперника в борьбе за власть [ , С. 76–82][55]. Несомненно, в случае с Судиславом таковая была вполне достигнута. Тем не менее, по освобождении с него было взято крестное целование, и он, доставленный в Киев, сделался монахом.Так, согласно Л.В. Войтовичу, Ярославичи страховали себя от риска возможного предъявления Судиславом каких-либо прав на великокняжеский киевский «стол»; торжественный клятвенный отказ от таковых был, по-видимому, главным условием освобождения узника псковского поруба [ , С. 8][56]. Таким образом, подобная присяга, аналогов вне Древней Руси во всех рассмотренных выше случаях, по-видимому, не имеющая, является специфически древнерусским элементом политически мотивированного княжеского пострижения. Есть мнение, что у вокняжившегося в Киеве Изяслава Ярославича были кое-какие основания опасаться Судиславовых претензий на верховную власть в государстве. Подтверждением таковых, согласно С.В. Белецкому, может быть медная трапециевидная подвеска со знаком, по-видимому, Судислава Псковского, удостоверявшая полномочия некоего его официального представителя (Рис. 4). Допускается, что ранее подобные претензии псковского князя как раз и могли стать толчком для его ареста и заточения в 1036 г. [ , С. 134–151][57]. Под этим годом в Начальной русской летописи помещено следующее известие: «..в се же лѣто всади Ярославъ Судислава в порубъ, брата своего,Плесковѣ; оклеветанъ к нему» [ , С. 65][58]. Возможно, это стало следствием военного поражения младшего из братьев. Во всяком случае, этим же годом у В.Д. и С.В. Белецких приурочен датируют поход Ярослава Мудрого на брата Судислава. Помимо пленения последнего, результатом данного военного предприятия стало также крещение языческого города при впадении Псковы в Великую [ , С. 7–8][59]. Относительно причин столь жестокой расправы, учинённой старшим братом над младшим Ю.И. Афанасьевым сделано следующее предположение: «Видимо тот совершил какое-то серьёзное прегрешение, о котором летописи умалчивают. Это могло быть отступничество, либо стремление к сепаратизму: Псков всегда стремился к самостоятельности, а молодого, еще неустойчивого христианина языческий Псков мог переубедить, и тот отказался от христианства. По взглядам тогдашнего времени, преступление это было очень серьёзным» [ , С. 27][60]. Если это так, то можно сказать, что Ярослав Мудрыйпроявил, по отношению к этому будущему монаху Георгиевского монастыря в Киеве всё же бóльшее милосердие, чем Борис IБолгарский по отношению к Владимиру-Расате: этот низложенный князь, как и Судислав, также был брошен в тюрьму, но, в отличие от него, предварительно ослеплённый [ , C. 75][61].
Рис. 4. Медная трапециевидная подвеска с предполагаемым знаком Судислава из окрестностей Киева
В Начальной русской летописи имеется также и такое известие: «В лѣто6571 (1063) Судиславъ преставися, Ярославль братъ, и погребоша и въ церкви святага Георгия» [, С. 70][62].Итак, покинув свой поруб, он в любом случае успел промонашествовать не менее двух полных лет. Поэтому и невозможно, на наш взгляд, согласиться с одним утверждением И.З. Мицко. Им пальма первенства отдаётся Святославу-Панкратию Давыдовичу, в 1099–1100 гг. князю луцкому, в 1106 остерскому, а с 1107– монаху Киево-Печерского монастыря, канонизированному под именем Николы Святоши. «Цей перший в нашійісторії князь, –пишет И.З. Мицко, – який став монахом. …Перед ним деякі з наших правителів постригались в ченці лише напередодні смерті, тобто монахами фактично не були» [ , С. 18][63]. Конечно, Святоша «пребыстьлѣтъ 30, не исходя из манастыря, дондеже преставися» [ , С. 117][64], а Судислав – всего 3неполных, но и последний также постригся отнюдь не на смертном одре. Тем не менее, фигура Святослава-Николы выглядит замечательной, в том числе, и в переносном смысле. Нами имеется в виду вырезанная из дуба (липы?) статуя Святого Николая Мирликийского, известная как «Никола Можайский», которая хранится ныне в Государственной Третьяковской галерее (Рис. 4). Согласно И.З. Мицко, эта деревянная фигура представляет собой скульптурное изображение Николы Святоши, появившееся после его смерти, однако ранее 1227 г., в основанном им Жидичинском Николаевском монастыре близ г. Луцка [ , С. 22, 24][65]. Более определённо с ним связывается, однако, происходящая из окрестностей Чернигова свинцовая пломба, на одной из сторон которой имеется надпись, – «ст҃ошина печать» (Рис. 5). Согласно Ф.А. Андрощуку, находка данной«Святошиной печати» подтверждает, что этот князь был в своё время известен не под прозвищем, но под именем собственным, – Святослав, – но сокращённой форме, наподобие «Владимерко», «Василько», «Вячко» и др. [ , С. 131–136][66].
Рис. 5. Святошина печать, по Ф.А. Андрощуку
Исследователями отмечается малое число летописных известий о Святоше. К тому же, согласно самому раннему из них, в качестве князя он полностью провалился. Участие в междоусобице 1097–1099 гг. завершается для него потерей собственного княжества: «И изиде Святоша изъ града, и приде къ отцю своему Чернигову; а Давыд перея Лучьск…» [ , C. 116][67]. Таким образом, вполне логичным поступком с его стороны выглядит также специально отмеченная Лаврентьевской летописью перемена княжеской карьеры на монашескую, последовавшая в 1107 г.: «Въ то же лѣтопострижесяСвятославъ, сынъ Давыдовъ, внукъ Святославлъ, мѣсяца февраля в 17 день» [ , C. 120][68]. Как раз на этом поприще ему было суждено было стяжать гораздо более значительный авторитет, применительно, также и к тогдашним общественно-политическим проблемам. Во всяком случае, его непосредственное участие в другой княжеской междоусобице имело совсем иной результат. Как писал М.П Погодин, «по летописям Святоша был жив в 1142 году: великий князь Всеволод Ольгович посылал его к братьям своим убеждать их к миру» [ , С. 270][69]. Действительно, в Ипатьевской летописи под указанным годом имеется следующее известие: «И посла по них Всеволодъ брата своего Святошю, рекаимъ: братья моя! Возмитеу мене с любовию что вы даю: Городечь, Рогачевъ,Берестии, Дорогичинъ, Клическъ, рекъимъ: «болѣ не воюете ся съ Мьстиславичи»; и они сташа на воли его…»[ , С. 223][70]. Таким образом, эта Святошина дипломатическая миссия увінчалась полным успехом, – если, конечно, иметь в виду династические интересы черниговских Святославичей и личные – Всеволода IIОльговича. Зато при этом явно пострадали интересы подвегшейся дроблению Туровской земли. Согласно П.Ф. Лысенко, исполнилось Всеволодово желание ослабить соперников, Мономашичей-Мстиславичей, упрочив позиции своих черниговских родичей раздачей им городов. При этом из восьми пожалованных пять оказались туровскими. Вместе с городами отходили и прилегавшие к ним территории[ , С. 96][71].
По мнению того же автора, летописный предшественник теперешнего белорусского Рогачёва достался тогда младшему брату великого князя, Игорю Ольговичу [ , С. 18][72].После Всеволодовой кончины в 1146 его, по братову завещанию, ждал ещё и великий киевский «стол», скорая его потеря вследствие переворота в пользу Изяслава Мстиславича, внука Мономаха, заключение в порубе, пострижение и схима в Фёдоровском монастыре и, наконец, мученическая смерть18 сентября следующего 1147 г. Подробное изложение этих драматических событий содержится в Ипатьевской летописи. Летописцем приводится, в частности, его обращение к своему победителю, направленное непосредственно из места лишения свободы: «и бѣ Игорь разболѣлъся в порубѣ, и бѣболенъвелми; и присла Игорь къ Изяславу, моляся и кланяяся, река тако: «братъ! Се боленъ есми велми, а прошю у тебе пострижения, была бо ми мысль на пострижение еще въ княженьи своемъ, нынѣ же у нужи, се и боленъ есми велми, и не чаю собѣ живота». Таким образом, в данном случае, по-видимому, действительно имело место княжеское предсмертное пострижение (Рис. 6), согласно И.З. Мицко, обычное в Древней Руси. Однако, в отличие от Изяслава Мстиславича, киевская чернь тогда отнюдь не проявила милосердия. Наоборот, по словам того же летописца, «устремишась на нь яко звѣрьесверьпии, и похытиша его на обѣдниивъ церкви святаго Феодора, и манотью на немъ оторгоша. …Безаконии же, немилостивии, побивше и отъинудьтѣло его наго оставиша, и поверзъше ужемъ за ногы уволочиша; и еще живу сущу ему, ругающееся царьскому и священному тѣлу, и волокоша и съ Мьстиславля двора чересъ Бабинъ торжекъ на княжь дворъ, и ту прикончиша и»[ , C. 239, 247–249][73]. Согласно П.П. Толочко, в киевской летописи оказалась черниговская житийная повесть, составленная в Чернигове по заказу тамошнего князя Святослава Ольговича, Игорева брата. В её основу был положен греческий текст о мученичестве и чудесах Василия, первого епископа Херсонеса Таврического, которого разъярённые язычники также волокли по этому городу, повязав, как и Игоря Ольговича, за ноги верёвкой, пока, наконец, святой не умер [ , С. 21][74]. Действительно, бросается в глаза несоответствие описанной летописцем лютой расправы над Игорем и его вины перед киевлянами. Ему вменялось, всего-навсего, не отстранение двух тиунов из состава прежней администрации: «И поча Кияне складывати вину на тиуна на Всеволожа, на Ратьшу и на другого тивуна Вышегородьского , на Тудора, рекуче: «Ратшаны погуби Киевъ, а Тудоръ Вышегородъ…»[ , C. 229][75]. «На первый взгляд может показаться, – пишет по этому поводу П.П. Толочко, – что киевляне, притесняемые Всеволодом Ольговичем и его администрацией, решили отомстить его брату. В этом был бы смысл, если бы они поступили так годом раньше, когда кратковременное пребывание у власти Игоря окончилось и он вынужден был уступить стол Изяславу. Теперь же благочестивый монах Фёдоровского монастыря никакой угрозы не представлял. …Таким образом, вспыхнувшее после веча на дворе у св. Софии народное волнение, в результате которого был убит князь, первоначально не было прямым ответом трудовых низов Киева на угнетение господ. Его спровоцировали представители правящей боярской группировки» [ , С. 216][76]. «Боярская группировка, поддерживавшая Изяслава Мстиславича, – уточняет он в другой своей работе, – сумела придать недовольству масс некоторую «античерниговскую» направленность, но в том, что они преследовали и свои собственные интересы, не может быть сомнения» [ , С. 233][77]. Очевидно, однако, что этим объяснение публичной народной расправы над князем-монахом отнюдь не оправдывается. Итак, попытаемся поискать также и другие причины тогдашней жестокости киевской толпы, проявившейся в циничном попрании соблюдавшейся ранее неприкосновенности монашествующего, тем более схимника. Для этого обратимся к трагическим событиям, произошедшим в том же городе всего через два десятилетия, а именно в 1169 г., когда он пал жертвой войск одиннадцати князей во главе с Андреем Боголюбским. Вот летописный об этом рассказ: «Взятъ же бы Киевъмѣсяца марта въ 8, въвтороѣнедѣли поста вѣ середу и грабиша за 2 дни весь градъ, Подолье и Гору, и манастыри и Софью, и Десятиньную Богородицю, и не бысть помилования никому же ниоткуду же, церквамъгорящимъ, крестьяномъ убиваемомъ, другым вяжемымъ, жены ведоми быша въ плѣнъ, разлучаеми нужею отъ мужий своихъ, младенци рыдаху зряще матерей своихъ; и взяша имѣнья множьство, и церкви обнажиша иконами и книгами и ризами, и колоколыизнесошавсѣСмолняне и Соуждалци и Черниговци, и Олгова дружина, и вся святыни взата бысть зажьженъ бысть и манастырь Печерьскый святыя Богородица от поганых… и быстъ в Киевѣ на всихъчеловѣцехъ стенание и туга, и скорбь неутѣшимая, и слезы непрѣстаньныя» [ , C. 373][78].Итак, особое внимание акцентируется летописцем на поругании христианских святынь, совершенных, главным образом, христианами, которые стали вести себя уже как «поганые». Параллель с попранием иноческого статуса Игоря, схваченного непосредственно во время церковной службы, наверное, очевидна. Между прочим, Л.Н. Гумилёвым поступок князя Андрея Боголюбского объяснялся утратой этнической комплиментарноcти. «Приказ Андрея Боголюбского показывает, – писал он, –что для него и его дружины в 1169 г. Киев был столь же чужим, как какой-нибудь немецкий или польский замок» [ , С. 89][79]. На наш взгляд, однако, дело здесь не в нарастающей дезинтеграции древнерусской народности и нарастающем отчуждении между северными и южными её частями. Согласно летописи, в ограблении Киева усердствовали не только северяне, смоляне и суздальцы, но наравне с ними и южане, черниговцы и новгород-северская дружина.«Этот поступок Андрея, – писал в своё время С.М. Соловьёв, – был событием величайшей важности, событием поворотным, от которого история принимала новый ход, с которого начинался на Руси новый порядок вещей»[, С. 489–490][80].Действительно, как и расправа над Игорем-схимником, произошедшая 22 годами ранее, это также означало, по-видимому, свершившийся поворот, в целом, в социальной психологии Древней Руси.
Рис. 6. Пострижение в монашество Игоря Ольговича святителем Евфимием, епископом Переяславским. Миниатюра Радзивилловской летописи, XVI в
В начале следующего XIIIв. мы находим яркое подтверждение произошедшего значительного «обмирщения» отношения к княжескому монашеству. В Лаврентьевской летописи под 6713 (1205) г. сказано: «…и дьяволъ положи смятенiе великое, Романъемъ Рюрика и посла въ Кiевъ, и постриже въ чернци, и жену его и дщерь»[ , С. 179][81].Рюрикова жена Анна, великая киевская княгиня и урождённая туровская княжна, а также их дочь Предслава, изображены на соответствующей миниатюре Радзивилловской летописи (Рис. 7). Пикантность ситуации состояла в том, что Предславаэта –бывшая жена Романа Мстиславича Галицкого, брак с которой, как считается, был упразднён по всем правилам. Согласно А.Ф. Литвиной и Ф.Б. Успенскому,
Рис. 7. Пострижение в монашество Рюрика Ростиславича, его жены и дочер Романом Мстиславичем. Миниатюра Радзивилловской летописи, XVI в
Роман подверг всех троих наказанию как нарушителей канонического запрета на брак для лиц, состоящих в 6-й степени родства. «Дело в том, – утверждают соавторы в одной из своих работ на данную тему, – что не только сам галицкий князь Роман и отвергнутая им Предслава были правнуками одного и того же лица, и, следовательно, состояли в 6-й степени кровного родства, но и Романовы тесть и тёща, постриженные по его указанию Рюрик и Анна, также приходились, по видимому, друг другу кровными родственниками в 6-й степени, будучи оба правнуками Владимира Мономаха, Рюрик – по мужской линии, Анна – по женской» [ , 141, 145–146, 158–159][82]. Однако насчёт истинной причины этого коллективного пострижения издавна известно также и иное мнение, принадлежащее, между прочим, Б.А. Рыбакову. «Одна из не дошедших до нас летописей, использованная В.Н. Татищевым, сообщает чрезвычайно интересные сведения о Романе Мстиславиче. Будто бы после насильственного пострижения Рюрика и его семьи Роман объявил всемрусским князьям, что его тесть свергнут им с престола за нарушение договора», – отметил он в своё время [ , С. 140][83]. Таким образом, здесь имеет смысл обратиться непосредственно к первоисточнику.В соответствующей её части эту несохранившуюся летопись В.Н. Татищев воспроизводил следующим образом: «Какъ скоро Рюрикъсъ женою и дочерью были пострижены, а сыновья подъ стражу взяты, въѣхалъРоманъвъ Кiевъсъ великою честiю и славою…послалъ ко Всеволоду Великому князю въ Суздаль и ко всѣмъмѣстнымъКнязьямъ объявить, что онъ Рюрика для его клятвопреступленiя свергнулъ с престола, и представлялъимъ следующее: «Вы братiя извѣстны в томъ, что Кiевъ есть старѣйшiй престолъ во всей Руской земли, и надлежитъ на ономъ быть старѣйшему и мудрѣйшему во всѣхъКнязѣхъРускихъ… нынѣ же видимъ всё тому противное, похищаютъ престолъ молодшiе и несмысленные, которые не могут не токмо другихъ распоряжать, и братiю во враждахъ разводить, но и сами себя оборонiть не в состоянiи, часто востанетъ война къ братии, приводятъпоганыхъПоловцевъ, и разоряютъ землю Рускую, чемъ наипаче и въ другихъ вражду всѣваютъ: того ради и Рюрикъ явился виненъ, и я лишилъ его престола, дабы покой и тишину Руской земли прiобрести…» [ , С. 336–337][84].На основании сохранившейся летописи Б.Н. Флорей делается вывод, что прежде всего по лично Рюриковой вине в 1203 г. Киев подвергся ещё более жестокому разорению, чем даже в 1169 г. «Снова, – пишет он, – были ограблены главные храмы и монастыри, откуда вынесли церковную утварь, оклады икон, книги, но этим дело не ограничилось: старые и больные священники и монахи были перебиты, а более молодые монахи и священники с жёнами и детьми были угнаны в плен. Правда, угнали их в плен пришедшие к Киеву половцы, но это не могло быть сделано без согласия их союзников – русских князей, организаторов похода на Киев, Рюрика Ростиславича и Ольговичей» [ , С. 54–55][85]. Итак, недобровольним его пострижением Рюрику предоставлялась возможность замолить хотя бы часть грехов перед Богом, церковью и людьми. Согласно С.О. Шаляпину, в XIII в. на Руси была хорошо известна православная доктрина православная доктрина церковного наказания, как способа склонения к искреннему покаянию[ , С. 89][86]. Однако в случае с Рюриком Ростиславичем это, по-видимому, ни в коей мере не сработало. Вскоре его довольно милосердный, как видим, судья погибает на берегу Вислы в своём последнем военном походе.«Рюрикъ же, – сообщает Лаврентьевская летопись, – услышавъ се, оже убъенъ бысть Романъ, иже бѣúпостриглъ, и смета съ себе чернечьскыѣпорты, и сѣде Кыевѣ, и хотяше и жену свою ростричи; слышавши же се жена его, и пострижеся в скыму» [ , С. 179][87].Обратим внимание: это Рюриково расстрижение произошло, по-видимому, исключительно по его собственной инициативе и без какой-либо церковной санкции. Впрочем, несмотря на подобное своеволие, он после этого благополучно прокняжил ещё целых 10 лет. Итак, очевидно, что представления о принципиальной возможности также и такого выхода из монашества в Древней Руси в позднее домонгольское время достигают весьма значительного уровня «обмирщения».Но очевидно также, что у бывшей Рюриковой великой княгини практических иллюзий на его счёт попросту уже не осталось, и, наверняка, не без оснований. Какое-то летописное свидетельство насчёт личности князя-расстриги процитировано по-видимому, опять же, у В.Н. Татищевым. «6719. 1211,– воспроизводит он этот несохранившийся источник. – Апрѣля 19 дня престависявъ Кiевѣ Князь Великiй Рюрикъ Василiй, сынъ Ростиславовъ, бывъ на великомъ Княженiи 37 лѣтъ, но между тѣмъотъ зятя Романа и Всеволода Чермнаго 6 разъ изгоняемъ, и былъ постриженъ, много пострада, не имея покоя ни откуда, понеже самъ питiемъ многимъ и женами обладанъ былъ, мало о првленiи государства и своей безопасности прилѣжалъ, судiи его и по градамъ управители многую тягость народу чинили, для того весьма мало онъвънародѣ любви и отъ Княгини почтения имелъ…» [ , С. 369][88].
Но эта далеко не симпатичную фигуру вполне уравновешивает, по-видимому, ещё один великий князь того же XIII в. – Олег Игоревич рязанский. Под 1258 г. в Лаврентьевской летописи сказано: «Вълѣто 6766. Преставися князь Олегъ Рязаньскiй, страстныянедѣливъ среду, в черньцѣх и въскимѣ; и положенъбысть у святаго Спаса, мѣсяца марта въ 20, на память святыя мученици Фотиньи Самаряныни» [ , С. 203][89].Практически, мучеником за веру у некоторых авторов выглядит также и он сам. К примеру, А.В. Экземплярский написал о нём, буквально, следующее: «Олег Ингваревич Красный. 1230–1258. Олег Ингваревич, брат Ингваря… взят был татарами в плен в битве под Коломной, в январе 1237 г., – был принуждаем Батыем к принятию его веры, от которой смело и резко отказался, презирая явно угрожавшую ему за то смерть. Однако, он был пощажен ради редкой его красоты. Из плена он выпущен был только в 1252 г.» [С. 572][90]. Конечно, бросается в глаза, что подвиг духовности приписывается здесь семилетнему ребёнку. Кстати, механизм возникновения этой ошибки, по-видимому, раскрыт у И.В. Денисовой, обратившей внимание на то, что этот Олег оказался элементарно перепутанным со своим же сыном и наследником, следующим великим князем рязанским Романом Ольговичем. «В летописном повествовании, – пишет она, – идёт речь о том, как рязанский князь старался, сколько мог, облегчать участь разоряемых и угнетаемых татарами подданных. Один из баскаков, которого Роман удерживал от бесчеловечного насилия при сборе дани, обратился с доносом к хану Менгу-Темиру (?–1282), внуку Батыя, правившему в Золотой Орде в 1266–1282 годах. Обвинения в адрес рязанского князя заключались в том, что тот поносит главу татар и мусульманскую веру: «яко хулит тя великого царя и ругается вере твоей». Хан вызвал Романа в Орду и объявил ему, что он должен выбрать одно из двух – или смерть мучительную, или веру татар. Князь отвечал, что он, покорный воле Божией, повинуется власти врага, но никто не заставит его изменить православию» [ , С. 81–82][91]. Кроме этого, великого рязанского князя-схимника, также принято путать, практически, до сих пор, ещё и с его же родным дядей. Так, например, у С.А. Петрова читаем: «В 1252 г., согласно Лаврентьевской летописи, из Орды вернулся Олег Ингварьевич, – видимо, брат Юрия Ингварьевича, – пленённый ещё в 1237 г.» [ , С. 113][92].Однако подобное мнение вступает в явное противоречие с «Повестью о разорении Рязани Батыем», – источником, созданным не позже середины XIVв., когда, по Д.С. Лихачёву, сама острота переживания событий монголо-татарского нашествия была «не сглаженная и смягчённая ещё временем». В «Повести» сообщается, что Олег попал в плен к татарам ещё под Коломной, «изнемогающи от великых ран». Далее приводится описание как казни, так и погребения останков младшего брата двух великих князей рязанских, и погибшего, и уцелевшего: «Князь Олег Ингоревич укори царя Батыа, и нарёк его безбожна, и врага христьанска. Окаянный Батый и дохну огнём от мерскаго сердца своего, и въскореповелѣОлга ножи на части раздробити. Сийбо есть вторый страстоположник Стефан, приа венець своего страданиа от всемилостиваго Бога, и испи чашу смертную своею братею ровно. …И похраняше князь Ингварь Ингварьевич, и поиде ко граду Пронску, исобрарвздроблены уды брата своего благовѣрнагои христолюбивого князи Олга Ингоревича и несошаего во град Резань, а честную его главу сам князь великий Ингвар Ингварьевичи до града понеси, и целова ю любезно, положиша его с великим князем ЮрьемИнгоревичем во единой раце» [ , С. 6, 99, 102–103][93] .Таким образом, этот Олег Ингварьевич стать преемником Игоря Ингварьевича уже в самом конце Батыева царствования никак не мог. По состоянию на начало Батыева нашествия в зимний период 1237–1238 гг. династия князей рязанских имела одновременно двух полных тёзок, Олегов Ингварьевичей; по Д.И. Иловайскому, «следовательно, нетрудно было их смешать и принять за одно лицо». Однако в составленной им генеалогической дендрограмме «Родословная князей рязанских, муромских и пронских» фигурируют они оба. Это, во-первых, сын Игоря Глебовича, и, соответственно, младший брат великого князя Юрия Игоревича, погибшего при обороне Рязани 21 декабря 1237 г., и, соответственно, дядя князя Ингваря Игоревича, вернувшегося из Чернигова уже после погрома Рязанской земли и похоронившего вместе останки обоих своих названных выше дядьёв. Во-вторых, это младший братездившего в Чернигов, который уцелел при Коломне, был уведён в Орду Батыем, но много лет спустя отпущен им на великое княжение рязанское [ , C. 128, 133–136 , 307, 330][94]. Кстати, А.В. Экземплярский, считавший первого из этих двух Олегов «сомнительным», всё же в своё время подчёркивал: «и мы пока будем признавать двух Олегов» [ , С. 570–571][95].
Между прочим, А.В. Карташёвым подобные пострижения при последнем издыхании, наравне с насильственными, рассматривались, буквально, как «ненормальное явление на фоне русского монашества»; данное искажение самого этого института произошло, по его мнению, под византийским влиянием ещё в домонгольский период. «Этот обычай, – подчёркивал А.В. Карташёв особо, – ввёлся на Руси не без борьбы со стороны белого духовенства»[ , С. 156][96]. При этом в качестве примера им приводится запрещение, полученное в 1168 г. от своего собственного духовника великим князем киевским Ростиславом Мстиславичем, пожелавшим вследствие тяжёлой болезни умереть уже монахом Печерского монастыря: «Егда отходя житья сего маловременнаго и мимотекущаго, молвяше Семьюнови попови, отцю своему духовному: тобѣвъздати слово о томъ къ Богу, за неже възборони ми отъ постриженья»[ , C. 362][97]. На смертном одре мирские искушения исчезают сами собой, без какой бы то ни было предусмотренной монашеским статусом с ними борьбы. Н.С. Борисов обращает внимание, как много князей пошлó в XIII в. на предсмертный постриг. «В этом, – пишет он, – была свого рода хитрость: желание получить на небесах те преимущества, которыеполагались монахам, без тех. Земних подвигов, которых требо вал иноческий чин» [ , С. 152][98].
Cреди последовавших примеру Олега Ингварьевича князей-монахов XIIIв. мы встречаем такие разные исторические персонажи, как Фёдор Ростиславич Чёрмный (†1299) и Александр Ярославич Невский (†14.11.1263).В роду последнего искажение института монашества в виде предсмертного принятия схимы превратилось, буквально, в наследуемую из поколения в поколение традицию. Так, его сын Даниил, первый удельный князь московский, скончался 5 марта 1303 г.«наМосквѣ в своей отчинѣ, в черньцѣх и в скимѣ»[ , С. 106][99].Дедовскому и отцовскому примеру в 1340 г. последовал великий князь Иван Данилович Калита после того, как, согласно «Мазуринскому летописцу», он услыхал среди ночи некий вещий глас, «и, нимало не помешкав, иде в монастырь Преображенья господня, его же сам устроил близ двора своего, оставив вся и пострижеся во иноческий образ, и с миром к богу отъиде, преставися месяца марта в 31 день» [ , С. 85][100].Таким образом, утверждение Р.Г. Скрынникова, что «в роду Калиты предсмертное пострижение стало своего рода традицией со времён Василия III и Ивана IV» [, С. 106][101], нуждается, как видим, в определённой хронологической корректировке.
[1]Творения иже во святых отца нашего Василия Великого, архиепископа КесарииКаппадокийской / Исправл. пер. Московской духовной академии. В 3 т. – Т. 2. – СПб: Изд-во П.П. Сойкина. – 530 с.
[2]Карсавин Л.П. Монашество в средние века. – М.: Высшая школа. – 1992. – 183 с.
[3]Испанские средневековые хроники: Хроника Карденьи I. Хроника Карденьи II. Анналы Толедо I. Анналы Толедо II. Анналы Толедо III / под ред. А. Скромницкого. – Киев: Blok.NOT. – 2011. – 101 с.
[4]Альтамира-и-Кревеа Р. История средневековой Испании / Пер. с испанского Е.А. Вадковской и О.М. Гармсен. – СПб.: «Евразия». – 2003. – 608 с.
[5]Григорий Турский. История франков / отв.ред. В.Д.Савукова. – М.: Наука. –1987. – 454 с.
[6]Малов В.Н. Меровинги // Вопросы истории. – 2000. – № 6. – С. 150–158.
[7]Николаева И.Ю. Культурные коды западно-европейского средневековья в историческом интерьере их бытования // Вестник Томского государственного университета. – 2002. – № 281. – С. 76–90.
[8]Теган. Деяния императора Людовика. – СПб: Алетейя. – 2003. – 191 с.
[9]Карсавин Л.П. Монашество в средние века. – М.: Высшая школа. – 1992. – 183 с.
[10]Две византийские хроники Х века: Псамафийская хроника. Взятие Фессалоники /Предисл., пер. и комментарий А.П. Каждана и Р. А. Наследовой – М.: Изд-во восточной литературы. – 1957. – 261 с.
[11]Михаил Пселл. Хронография /Пер., статья и примечания Я.Н. Любарского. – М.: Наука. – 1978. – 320 c.
[12]Летопись византийца Феофанаот Диоклетиана до царей Михаилаисына его Феофилакта в переводе с греческого В.И. Оболенского и Ф.А.Терновского. С предисловием О.М. Бодянского. – М.: Университетская типография. – 1884. – 370 с.
[13]Острогорский, Г.А. История Византийского государства / Пер. с нем.: М.В. Грацианский; ред.: П.В. Кузенков. – М.: Сибирская Благозвонница, 2011. – 895 с.; Буровский А.М. Царьград. 1 000 лет величия. – М.: Яуза: Эскимо. – 2013. – 512 с.
[14]Продолжатель Феофана. Жизнеописание византийских царей / Пер., статьи, комм. Я.Н. Любарского. – СПб: Наука. – 1992. – 401 с.
[15]Майоров А.В. Дочь византийского императора Исаака II в Галицко-Волынской Руси: княгиня и монахиня // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2010. – № 1 (39). – С. 76–106.
[16]Мелиоранский Б.М. Из семейной истории аморийской династии // Визанийский временник. – 1901. – Т. VIII. – Вып. 3. – C. 1–37.
[17]Продолжатель Феофана. Жизнеописание византийских царей / Пер., статьи, комм. Я.Н. Любарского. – СПб: Наука. – 1992. – 401 с.
[18]Михаил Пселл. Хронография /Пер., статья и прим. Я.Н. Любарского. – М.: Наука. – 1978. – 320 c.
[19]Майоров А.В. Дочь византийского императора Исаака II в Галицко-Волынской Руси: княгиня и монахиня // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2010. – № 1 (39). – С. 76–106.
[20]Две византийские хроники Х века: Псамафийская хроника. Взятие Фессалоники / Предисл., пер. и комментарий А.П. Каждана и Р. А. Наследовой – М.: Изд-во восточной литературы. – 1957. – 261 с.
[21]Михаил Пселл. Хронография /Пер., статья и примечания Я.Н. Любарского. – М.: Наука. – 1978. – 320 c.
[22]Скабаланович Н.А. Византийское государcтво и церковь в XI веке. – Т. I. – СПб: Изд-во О. Абышко. – 2004. – 448 с.
[23]MichaelisAttaliotaeHistoria. – Bonnae: Impensis E. Weberi. – 1853. – 336 S.
[24]Никиты Хониата история, начинающаяся с царствования Иоанна Комнина. Т. 2. (1186–1206) / Пер. с греч. под ред. проф. Н.В. Чельцова .– СПб.: Тип. Департамента уделов. – 1862 – 540 с.
[25]Майоров А.В. Известия Длугоша и Густынской летописи о посещении византийским императором Алексеем III Галича в 1204 году // Проблемы славяноведения и медиевистики. Сб. науч. ст. в честь 85-летия В. А. Якубского. – СПб. : Изд-во СПГУ. – 2009. – С. 71–116.
[26]Летопись великого логофета Георгия Акрополита / Пер. под ред. Бакалавра И. Троицкого. – СПб.: Тип. Департамента уделов. – 1863. – 222с.
[27]ГригораН. Римская история Никифора Григоры, начинающаяся со взятия Константинополя латинянами. Т. 1 (1204 – 1341) // Византийские историки, переведённые с греческого при Санкт-Петербургской духовной академии. СПБ, 1862.
[28]Бибиков М.В. BYZANTINOROSSICA: Свод византийских свидетельств о Руси. – М.: Языки славянской культуры. – 2004. – 736 с.
[29]Ioannis Cantacuzeni eximperatori Historiarum libri IV.Graeceetlatine. – Vol. III. – Bonnae: Impensis E. Weberi. – 1837. – 616 p.
[30]Флоринский Т.Д. Андроник Младший и Иоанн Кантакузин. VI // Журнал Министерства народного просвещения. – 1879. – Ч. CCV. – С. 1–48.
[31]Прохоров Г.М. Иоанн Кантакузин. Диалог с иудеем. Славянский XIV в. и современный переводы. Слово первое // Труды Отдела древнерусской литературы. – 1988. – Т. 41. – 331–346.
[32]Франчес Э. Народные движения осенью 1354 года в Константинополе и отречение Иоанна Кантакузина // Византийский временник. – 1964. – Т. 25. – С. 142–147.
[33]Прохоров Г.М. Публицистика Иоанна Кантакузина 1367–1371 гг. // Византийский временник. – 1968. – Т. 29. – С. 318–341.
[34]Карамзин Н.М. История государства Российского: XII т. в 3-х кн. Кн. 1. Т. I– IV / Послесл., комм. А.Ф. Смирнова. – М.: ОЛМА-Пресс. – 2002. – 700 с.
[35]Галл Аноним. Хроника и деяния князей или правителей польских / Предисл., пер. и прим. Л.М. Поповой. Отв. ред. В.Д. Королюк. – М.: Изд-во АН СССР. – 1961. – 172 с.
[36]Дринов М.С. Южные славяне и Византия в Х веке // Чтения в Императорском обществе истории и древностей российских при Московском университете. – 1876. – Кн. 3. – 161 с.
[37]Die Werke Luiprands von Cremona /Herausgeber J. Becker. – Hannover & Leipzig: Hahnsche Buchhandlung. – 1915 – 246 S.; Лиутпранд Кремонский. Книга Воздаяния (Антаподосис) // http://www.vostlit.info/Texts/rus/Liut_Kr/frametext6.htm. – Дата доступа: 20.10.2014.
[38]Leszka M. Symeon I Wielki – półGrek? Kilka uwag na temat znaczenia terminu ‘emiargos’ (Liutprand z Kremony, «Antapodosis», III, 29) // Balcanica Posnaniensia. Actaetstudia. – 2013. – T. XX – S. 19–24.
[39]Николов А. Идея о благочестии и мудрости правителя // XVII ежегодная богословская конференция Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. – Т. 1. – М.: Изд-во ПСТГУ. – 2007. – 124–129.
[40]Соколов М.И. Из древней истории болгар. – СПб: Тип. А.И. Таншеля. – 1879. – 250 с.
[41]Йорданов И. Корпус на печатите на средновековнаБългария. – София: Агато – 2001. – 202 с.
[42]Дринов М.С. Южные славяне и Византия в Х веке // Чтения в Императорском обществе истории и древностей российских при Московском университете. – 1876. – Кн. 3. – 161 с.
[43]Николов А. Идея о благочестии и мудрости правителя // XVII ежегодная богословская конференция Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. – Т. 1. – М.: Изд-во ПСТГУ. – 2007. – 124–129.
[44]Николов А. Идея о благочестии и мудрости правителя // XVII ежегодная богословская конференция Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. – Т. 1. – М.: Изд-во ПСТГУ. – 2007. – 124–129.
[45]Наумов Е.П. Становление и развитие сербской раннефеодальной государственности // Раннефеодальные государства на Балканах, VI–XII вв. / Отв. ред. Г.Г. Литаврин. – М.: Наука. – 1985. – С. 189–217.
[46]Белякова Т.А. К вопросу о роли ктиторства и функциях монастырей в средневековой Сербии // https://www.academia.edu/7306374/
[47]Поповиħ Д. Под окриљем светости: култ светих владара и реликвија у средњовековној Србији. – Београд: Српска академија наука и уметности, Балканолошки институт. – 2006. – 363 с.
[48]Белякова Т.А. К вопросу о роли ктиторства и функциях монастырей в средневековой Сербии // https://www.academia.edu/7306374/
[49]Казанский П.С. Жизнь Святого Саввы, первого Архиепископа Сербского. – М.: Тип. В. Готье. – 1849. – 52 с.
[50]Пальмов И.С. Исторический взгляд на начало автокефалии Сербской Церкви и учреждения патриаршества в древней Сербии. – СПб.: Тип. А. Катанского и Кº. – 1891. – 64 с.
[51]Мельков А.С. Святитель Савва, первый архиепископ сербский // Актуальные вопросы изучения православной культуры. Материалы Всероссийской научно-практической конференции «Славянская культура: истоки, традиции, взаимодействие» IX Кирилло-Мефодиевских чтений.– М.-Ярославль: РЕМДЕР. – 2008. – С. 7–15.
[52]Майоров А.В. Дочь византийского императора Исаака II в Галицко-Волынской Руси: княгиня и монахиня // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2010. – № 1 (39). – С. 76–106.
[53]Литвина А.Ф., Успенский Ф.Б. Насильственный посгриг княжеской семьи в Киеве: От интерпретации обстоятельств к реконструкции причин // Средневековая Русь / Отв. ред. А.А. Горский. – 2012. – Вып. 10. – С. 135–169.
[54]Полное собрание русских летописей, издаваемое по высочайшему повелению Археографической Комиссией. – Т. V. – Псковская и Софийские летописи. – СПб: Тип. Э. Праца. – 1851. –656 с.
[55]Олейников О.М. Темница первой половины XI в. в средневековом Новгороде // Краткие сообщения Института археологии. – 2013. – Вып. 228. – С. 76–82.
[56]Войтович Л.В. Князівські династії Східної Європи (кінець IX – початок XVI ст.): склад, суспільна і політична роль. Історико-генеалогічне дослідження. – Львів: Ін-т українознавстваім. І.Крип’якевича. – 2000. – 649 с.
[57]Белецкий С.В. Лично-родовые знаки князей-Рюриковичей на металлических подвесках XI в. // Ruthenica . – 2002. – Т. I . – С. 134–151.
[58]Полное собрание русских летописей, издаваемое по высочайшему повелению Археографической Комиссией. – Т. I. – I. II. Лаврентьевская и Троицкая летописи. – СПб: Тип. Э. Праца. – 1846. – 267 с.
[59]Белецкий В.Д., Белецкий С.В. Первые абсолютные даты Псковского городища и проблема происхождения и крещения города в Пскове // Восточная Европа в древности и средневековье: язычество, христианство, церковь: Тез. докл / Чтения памяти чл.-корр. АН СССР В. Т. Пашуто, Москва, 20–22 февраля 1995 г.. – М.: Ин-т Российской истории. – 1995. – С.6–8.
[60]Афанасьев Ю.И. К вопросу о христианизации Гдова и Псковской земли // Псков. – 210. – № 33. – С. 23–29.
[61]Краткая история Болгарии. С древнейших времен до наших дней / Отв. ред. Г.Г. Литаврин. – М.: Наука. – 1987. – 558 с.
[62]Полное собрание русских летописей, издаваемое по высочайшему повелению Археографической Комиссией. – Т. I. – I. II. Лаврентьевская и Троицкая летописи. – СПб: Тип. Э. Праца. – 1846. – 267 с.
[63]Мицько І.З. Никола Святоша – Николай Жидичинський – НікалайМажайський // Миколаївські читання. Науковий збірник. Вип.1. Матеріали І-го наукового семінару, присвяченого пам’яті Луцького князя і святого православної церкви Святослава-Миколи Святоші та святого Чудотворця Миколая Мирликійського. 28 жовтня 2007 р., с. Жидичин. – Луцьк: Твердиня. – 2007. – С.17–25.
[64]Абрамович Д.І. Києво-Печерський патерик: (вступ, текст, примітки) // Пам’ятки мови та письменства давньої України. – 1930. – Т. IV. – 234 с.
[65]Мицько І.З. Никола Святоша – Николай Жидичинський – НікалайМажайський // Миколаївські читання. Науковий збірник. Вип.1. Матеріали І-го наукового семінару, присвяченогопам’яті Луцького князя і святого православної церкви Святослава-Миколи Святоші та святого Чудотворця Миколая Мирликійського. 28 жовтня 2007 р., с. Жидичин. – Луцьк: Твердиня. – 2007. – С.17–25.
[66]Андрощук Ф.А. «Святошина печать» // Ruthenica. – 2010. – Т. IX.– С. 131–136.
[67]Полное собрание русских летописей, издаваемое по высочайшему повелению Археографической Комиссией. – Т. I. – I. II. Лаврентьевская и Троицкая летописи. – СПб: Тип. Э. Праца. – 1846. – 267 с.
[68]Полное собрание русских летописей, издаваемое по высочайшему повелению Археографической Комиссией. – Т. I. – I. II. Лаврентьевская и Троицкая летописи. – СПб: Тип. Э. Праца. – 1846. – 267 с.
[69]Погодин М.П. Древняя русская история до монгольского ига. Т. 2. – М.: Терра. – 1999. – 133 с.
[70]Летопись по Ипатьевскому списку. Издание Археографической комиссии. – СПб: Печатня В. Головина. – 1871. – 616 с. + Указатели.
[71]Лысенко П.Ф. Киев и Туровская земля // Киев и западные земли Руси в XI–XIII вв. / Ред. Л.Д. Поболь и др.]. – Минск: Наука и техника. – 1982. – С. 81–109.
[72]Лысенко П.Ф. Города Туровской земли. – Минск: Наука и техника. – 1974. – 200 с.
[73]Летопись по Ипатьевскому списку. Издание Археографической комиссии. – СПб: Печатня В. Головина. – 1871. – 616 с. + Указатели.
[74]Толочко П.П. «Емше, влачахуповерзше уже за ноги» // Ruthenica . – 2002. – Т. IX . – С. 17–22.
[75]Летопись по Ипатьевскому списку. Издание Археографической комиссии. – СПб: Печатня В. Головина. – 1871. – 616 с. + Указатели.
[76]Толочко П.П. Древний Киев. – Киев: Наукова думка. – 1983. – 237 с.
[77]Толочко П.П. Древняя Русь. Очерки социально-политической истории. – Киев: Наукова думка. – 1987. – 245 с.
[78]Летопись по Ипатьевскому списку. Издание Археографической комиссии. – СПб: Печатня В. Головина. – 1871. – 616 с. + Указатели.
[79]Гумилёв Л.Н. От Руси к России: очерки этнической истории. – СПб: Кристалл. – 2002. – 352 с.
[80]Соловьёв С.М. История России с древнейших времён. Книга первая. Т. I–V. – СПб: Общественная польза. – 1851–1879. – 879 с.
[81]Полное собрание русских летописей, издаваемое по высочайшему повелению Археографической Комиссией. – Т. I. – I. II. Лаврентьевская и Троицкая летописи. – СПб: Тип. Э. Праца. – 1846. – 267 с.
[82]Литвина А.Ф., Успенский Ф.Б. Насильственный посгриг княжеской семьи в Киеве: от интерпретации обстоятельств к реконструкции причин // Средневековая Русь. – 2012. – Вып. 10. – С. 135–169.
[83]Рыбаков Б.А. Рождение Руси. – М: АиФ Принт. – 2004. – 195 с.
[84]История Российская с самых древнейших времён неусыпными трудами через тридцать лет собранныя и описанныя покойным тайным советником и астраханским губернатором Василием Никитичем Татищевым. – Кн. III. – М.: при Императорском Московском Университете. – 1774. – 530 с.
[85]Флоря Б.Н. Представления об отношениях власти и общества в Древней Руси(XII – начало XIII вв.) // Власть и общество в литературных текстах Древней Руси и других славянских стран(XII–XIII вв.):Сб. ст. / отв. ред. Б.Н. Флоря.– М.: Знак. – 2012. –С. 9–94.
[86]Шаляпин С.О. Церковно-пенитенциарная система в России XV–XVIII вв. – Архангельск: ИПЦ САФУ, 2013. – 240 с.
[87]Полное собрание русских летописей, издаваемое по высочайшему повелению Археографической Комиссией. – Т. I. – I. II. Лаврентьевская и Троицкая летописи. – СПб: Тип. Э. Праца. – 1846. – 267 с.
[88]История Российская с самых древнейших времён неусыпными трудами через тридцать лет собранныя и описанныя покойным тайным советником и астраханским губернатором Василием Никитичем Татищевым. – Кн. III. – М.: при Императорском Московском Университете. – 1774. – 530 с.
[89]Полное собрание русских летописей, издаваемое по высочайшему повелению Археографической Комиссией. – Т. I. – I. II. Лаврентьевская и Троицкая летописи. – СПб: Тип. Э. Праца. – 1846. – 267 с.
[90]Экземплярский А.В. Великие и удельные князья Северной Руси в татарский период, с 1238 по 1505 г. Т. II. Владетельные князья Владимирских и Московских уделов и великие и удельные владетельные князья Суздальско-Нижегородские, Тверские и Рязанские. – СПб: Типография Императорской Академии наук. – 1891. – 710 с.
[91]Денисова И.В. Житие мученика Романа Рязанского // Русская речь. – 2012. – № 5. –С. 81–86.
[92]Петров С.А. К вопросу об установлении «ига» в Рязанской земле // Научные ведомости. Сер. История. Политология. Экономика. Информатика. – 2010. – № 13 (84). – Вып. 15. – С. 109–115.
[93]Воинские повести Древyней Руси. – Л.: Лениздат. – 1965. – 495 с.
[94]Иловайский Д.И. История Рязанского княжества. – М.: Университетская типография. – 1858. – 337 с.
[95]Экземплярский А.В. Великие и удельные князья Северной Руси в татарский период, с 1238 по 1505 г. Т. II. Владетельные князья Владимирских и Московских уделов и великие и удельные владетельные князья Суздальско-Нижегородские, Тверские и Рязанские. – СПб: Типография Императорской Академии наук. – 1891. – 710 с.
[96]Карташёв А.В. Очерки по истории Русской Церкви. Т.1. – Париж: YMCA-Press. – 1959. – 273 с.
[97]Летопись по Ипатьевскому списку. Издание Археографической комиссии. – СПб: Печатня В. Головина. – 1871. – 616 с. + Указатели.
[98]Борисов Н.С. Иван Калита. – М.: Молодая гвардия. – 1995. – 304 с.
[99]Кучкин В.А. Первый московский князь Даниил Александрович // Отечественная история. – 1995. – № 1.–С. 93–107.
[100]Полное собрание русских летописей. – Т. XXXI. –Летописцы последней четверти XVII в. –М.: Наука. –1968. –263 с.
[101]Скрынников Р.Г. Борис Годунов.–М.: Наука. – 1978. –192 с.